Пять жизней пехотинца Романенко

«Отрадно знать, что ты со мной всегда, ты рядом, мой хранитель…» — с удовольствием декламирует своё авторское стихотворение ветеран Великой Отечественной войны Пётр Романенко. Петру Артёмовичу восемьдесят семь. Он живёт в Стародубе. Пишет стихи и небольшие рассказы о своей жизни: иногда от первого лица, иногда делает героем повествования во многом автобиографичного Андрея Крапивина. И большинство историй, которые ветеран рассказывает и пишет о своей судьбе, посвящены чудесному спасению: от бессмысленной казни, от шальной пули, от смертоносного взрыва. Ветеран утверждает, что всё это было на самом деле. Вот его история…

На войне не враг самое страшное, не смерть, не взрывы снарядов, а отсутствие сна. Я пехотинцем был. Прошёл Белоруссию, Эстонию, Латвию, закончил войну в Чехословакии. И всё это время об одном мечталось — поскорее бы закончилась эта страшная бойня, чтобы можно было хоть раз заснуть спокойным, крепким сном. Бывало, что мы, пехотинцы, на ходу дремали. А что делать? Война! Но в те короткие минуты забвения, которые удавалось вырвать из лап постоянного напряжения войны, неведомая сила даровала мне спасение. Один раз во время оккупации и четырежды на фронте…

***

Биография моя и до начала Великой Отечественной была непростой. Родом я из села Азаровка Стародубского района. Семья у нас была большущая — семеро детей, я младший из четырёх братьев. Отец умер рано, когда мне было всего три года. Я его почти не помню. В то время самый старший из братьев, Василий, был уже совершеннолетним.

Самое страшное воспоминание из моего детства — зима 1933–34 годов. Не дай Бог кому-нибудь    пережить такой голод, такую нищету! В тридцатые годы старшие братья разъехались: один завербовался на заработки в Ленинград, другой подался на Донбасс. Одна сестрёнка умерла. Мама собрала оставшихся детей и на телеге повезла нас в Стародуб. Поселились мы в квартире у одинокой женщины. Так и жили вшестером в одной комнатке пять на пять метров.

Мне той зимой восемь лет было, брату моему Грише — одиннадцать, сестрёнки и того младше. Пока мама здорова была, ещё как-то    могли существовать, а потом она очень сильно заболела тифом. Практически при смерти была. Маму увезли в больницу. Остались мы с Гришей за старших. Чтобы хоть как-то    прокормить себя и сестрёнок, ходили побираться по всему Стародубу и близлежащим деревенькам.

Как-то однажды стали мы с братом собираться в очередной обход, а у меня совсем развалился правый ботиночек. Подвязал его верёвочкой и в путь — по метровым сугробам! Из одежды на мне были штанишки худые, рубашонка, пиджачок весь изношенный и картуз. Иду, хлопаю оторвавшейся подошвой, а навстречу женщина. Глянула она на меня и говорит: «Деточка, да ты совсем босой!» Завела нас к себе домой, сапожки обрезанные дала и хлеба…

***

Летом, конечно, полегче стало. Мама выздоровела, нанялась пасти деревенских коров. Мы с братом ей помогали. А на следующий год я и сам на каникулах устроился пасти телят в заготскот. В один из месяцев заработал 125 рублей! Это притом что бухгалтер, к примеру, получал 200 рублей. Деньги отдавал матери, а себе оставлял ежемесячно лишь пять рублей — на походы в кино. Кинотеатр в Стародубе построили ещё в 1903 году, вмещал он около трёхсот человек. Первый фильм, который я посмотрел, был «Царь и пастух».

Жить мы переехали к отчиму Петру Даниловичу — в его дом из пяти комнат на окраине города. Прежняя его жена умерла. У Петра Даниловича была лошадь. Жили мы неплохо до тех самых пор, пока в город не пришли немцы.

***

Фашисты оккупировали Стародуб 18 августа 1941 года. Накануне ночью мы видели, как организованно отступали советские войска. Двигались они в сторону посёлка Воронок, чтобы потом добраться до Новгород-Северского и дальше по нелёгким фронтовым дороженькам…

Всю ночь мы слышали шум проезжающих мимо машин, но к утру всё затихло. Чувствовалось: вот-вот должны прийти немцы. На лужайке в конце улицы паслась наша тёлочка. Вдруг прогремел выстрел — в нескольких метрах животное. Я подбежал к ней, наспех перерезал ножом вожжи и быстренько повёл тёлку домой. На крыльцо вышел отчим, он воевал с немцами ещё в Первую мировую войну, был фельдфебелем, имел два Георгиевских креста. «Что ж ты вожжи-то испортил, единственного взрыва испугался, — покачал он головой. — Эх, Петруша, посмотришь ещё, что такое война…»

В то время в Клинцах ещё располагались отряды Красной армии, но связи между населёнными пунктами не было. Первой из красных Клинцов прибыла полуторка, в которой девчушка-санитарка в сопровождении лейтенанта и двоих солдат привезла бельё и медикаменты, затем прибыли две машины с рыбными консервами. Немцы расстреляли советскую технику из крупнокалиберного пулемёта, а погибших солдат перетащили в городской парк.

Мирных жителей немцы не трогали. В первый же день по громкоговорителю предупредили: «Выходите из укрытий, мы не будем вас убивать». Правда, грозились расстрелять тех, кто станет скрываться. И повторяли: «Вы находитесь под немецкой властью». В принципе оккупация для жителей Стародуба прошла относительно мирно.

***

В 1943 году, когда немцы перешли в отступление, они поспешно начали угонять в Германию молодёжь в возрасте от пятнадцати лет. И мне грозила подобная участь, если бы моя мама не нашла в лесу три снайперских винтовки и 285 патронов, оставленных дезертирами. Я рассказал о находке своим друзьям: Вите Грибову и Володе Отцовичу — решено было уходить в лес. И, как назло, в это же время в Стародуб для уничтожения партизан прислали целую дивизию мадьяр. Один из них, рыжий провокатор, познакомился с нашим Витей и признался, что, мол, хочет идти в партизаны. Виктор поверил ему и предложил пойти вместе с нами. Арестовали нас троих на следующий же день (целую роту мадьяр на двух машинах пригнали!), а винтовки и патроны изъяли в качестве доказательства.

Десять дней пытали нас мадьяры: Володю привязывали вниз головой к крюку на стене, пока кровь не шла носом, мне под ногти запихивали иголки, всех троих заставляли рыть для себя могилы, а потом ставили на край получившейся ямы и стреляли над ухом. «Признавайтесь, где партизаны!» — кричали нам на допросах. А мы, даже если бы и хотели, ничего не могли сказать, мы не знали, где партизаны.

Ещё десять дней просидели в шестой камере стародубской тюрьмы, построенной ещё по приказу Екатерины II. В этот раз нашим начальством были немцы. Они не били.

Затем ещё неделю проторчали в гестапо, располагавшемся в Погаре, и только после этого нас повезли на расстрел в Клинцы.

Однажды ночью в нашу камеру смертников вошёл немецкий солдат и скомандовал: «На выход!» В голове промелькнула мысль: ведут на расстрел…

Четверых нас: Володю, Витю, дядю Колю, соседа по камере и меня — привезли на кладбище и под присмотром охранников с автоматами приказали вырыть две больших могилы. Еле живые, после полутора мучительных месяцев, проведённых в тюрьмах, и постоянного недоедания, мы с трудом справлялись с работой. Особенно угнетала мысль, что для себя копаем. Этим тревожным предположением я поделился с дядей Колей, на что он ответил: «Здесь расстреливать не будут, на кладбище они не казнят — повезут во Вьюнки». Это посёлок под Клинцами, где сейчас располагается санаторий «Вьюнка». Так и получилось: нас снова вернули в камеру. Через день дядю Колю увели два автоматчика, больше мы его не видели.

***

В камере смертников мечтаешь лишь об одном — чтобы ночь никогда не кончалась. Каждый шаг за дверью прерывает сон, каждый щелчок замка заставляет сжиматься сердце. В одну из таких беспокойных ночей, 18 сентября 1943 года, приснилось, будто Богородица говорит со мной: «Сегодня вас должны расстрелять, но я пришлю тебе ангела. Но одному уходить нельзя, друзей возьмёшь с собой».

И перед рассветом был ещё один сон: вижу, как я управляю гусеничным трактором, а за моей спиной ещё два человека, которых я не вижу, но ощущаю, что они рядом. Передо мной узкая дорога, как та, что ведёт в родной Стародуб. По бокам — канавы с чёрной водой, куда так и тянет мой трактор. Дрожащими руками я вцепился в руль и вывел технику… на поле с молодой зелёной рожью.

«Бежать нам сегодня надо», — сказал я Виктору и Володе. Они, конечно же, не поверили, ведь нас даже на прогулки никогда не выпускали.

Вскоре отворилась дверь, в камеру вошёл красивый немецкий офицер и приказал нам собираться на работу. Уверенный, что побег состоится, я захватил свой старенький пиджачок.

Офицер вывел нас на улицу и указал на машину, крытую брезентом. Охраны не было. Ребятам говорю: надо убегать. Тем более что у фашистов другие проблемы были, кроме малолетних, несостоявшихся партизан, — немцы спешно отступали.

Машина остановилась во дворе, где мы должны были погрузить в кузов картонные коробки, весившие около восьми килограмм каждая. С работой мы справились очень быстро. Переехали в другой двор, всё так же спешно разгрузили. И тут немец выдал нам по пачке галет и по горсти карамели в обёртке, а сам… отправился с товарищем пить шнапс! Мы, когда разгружали коробки, видели эту бутылочку и открытую банку консервов. Во дворе было полно немцев, но откуда им знать, что мы смертники!

Виктор Грибов осторожно прошмыгнул в открытую калитку и был таков. Я обернулся, чтобы позвать Володю, но он в это время пытался украсть пистолет, неосторожно оставленный немецким офицером на кронштейне зеркала в кабине грузовика. Я зашипел: «Бро-о-ось, уходи!» Такого бы нам фашисты точно не простили. Я же убегал со двора последним, чтобы встретиться с друзьями в назначенном месте. Благо во время войны мне иногда приходилось возить фашистам соль и керосин на лошадке моего отчима, так что я неплохо знал город Клинцы.

***

Дорога домой была не меньшим испытанием, чем сам побег. На пути мне попалась телега, на которой ехали старуха, молодая женщина и девочка, а с ними — от привязанной скотины разорвался снаряд, перепугав подсадной полицай. Он три дня провёл вместе с нами в камере гестапо — всё выпытывал, где в округе скрываются партизаны. Не знаю, какая сила мне помогла, но я прошмыгнул мимо него незамеченным. Стали продвигаться к Стародубу, хоть и боязно было.

Прошли деревню Душкино, а навстречу — немцы плотной цепью. Мы поспешили скрыться в ложбинке, где (вот везение!) местные ребятишки прятали деревенских лошадей. Мальчишки отдали нам трёх лошадок, и мы поскакали прочь. Один из фрицев, заметив нас, выпустил автоматную очередь, но мы были уже очень далеко.

В деревне Шкрябино встретили красноармейцев, а там и до Стародуба рукой подать!

Думали, что отоспимся теперь дома, а пришли на догорающие головешки — при отступлении немцы сожгли наши хаты, Михайловскую церковь и заготскот. Наши родные все уцелели — во время отступления они прятались в овражке за соседней деревней.

***

Вскоре меня мобилизовали. 7 ноября 1943 года я отправился на Урал учиться на сержанта в полковой школе, а затем через три месяца попал на Первый Прибалтийский фронт.

Отчётливо помню свой первый бой, когда мы форсировали реку в Эстонии. Название её вот только подзабыл. Накануне военное начальство устроило публичную казнь дезертира — без суда и следствия повесили паренька: привязали петлю на шею, перекинули через сук, посадили его на лошадь, натянули верёвку, лошадь побежала — и нет солдатика. А бывало, что и расстреливали перед всем полком. Или фашистов убитых «подбрасывали» с трафаретом: «Богатыри, быстрей вперёд, от русских немец не уйдёт».

Наступление было запланировано на утро. Форсировать реку можно было только в одном месте, все остальные участки были заболоченными. Наш батальон располагался возле самой реки, но перед рассветом была дана команда, отвести его назад. Как оказалось, первыми в бой бросили 800 штрафников… Дрались солдаты врукопашную: стрелять нельзя было — кругом свои. Немцы с тыла подбрасывают солдат, и наши подбрасывают в ответ. Создавалось впечатление, что это не бой, а толпа на хорошем воскресном рынке. Когда пришла пора и нашему батальону ввязаться в бой, я один на один встретился с суровым на вид костлявым немцем. Ударом приклада о его приклад я случайно выбил оба автомата из рук. Мы упали на песок, который представлял собой густую кровавую кашицу, немец схватил меня за горло и начал душить. В глазах потемнело, но меня вовремя спас товарищ, ударивший немца прикладом своего автомата.

В тот день на небольшом участке суши, двадцать на двести метров, погибло более трёх тысяч человек: и русских, и немцев. И не было в тот день ни трусов, ни храбрецов. И победа была за нами!

***

На войне быстро к смерти привыкаешь. В Латвии как-то    захотел воды напиться. Подошёл к колодцу-журавлику, отыскал на земле немецкую каску, набрал воды, начал пить и чувствую, вкус какой-то странный. Посмотрел, а там мозги человеческие плавают…

Нам в первый же день на фронте выдали каски, но я носить её не стал — слишком тяжёлая. Если суждено погибнуть, никакая каска не спасёт. В атаку — всегда бегом, окопов никогда не рыл. Думал, не сегодня убьёт, так завтра…

Первую свою боевую награду я получил за двух убитых и одного пленённого немца. И снова «вещий сон дал пробужденье, чтобы от смерти жизнь спасти». Командир роты приказал обустроиться на несколько дней в окопе и в случае нападения держать оборону. «Слева, метров за двести от тебя, будет ручной пулемёт, там два бойца, а справа — чёрт знает что, это уже не наш участок обороны, — сказал мне тогда командир. — В общем, ты тут на целый километр один».

Невдалеке лежал, распластавшись, убитый солдат. Я предложил похоронить его, на что капитан резко ответил: «Пока будешь рыть яму ему, того и гляди сам тут распластаешься! Сменит нас новая часть, двинет фрицев дальше, тогда похоронная команда и зароет». И, пригнувшись чуть ли не до самой земли, командир поспешил прочь.

Остался я один. Погрыз сухарей, закусил салом, и потянуло меня в сон. Сквозь зыбкую дремоту вижу, как я карабкаюсь по ледяной горке и обрываюсь. Я вздрогнул всем телом, резко проснулся. И в этот момент, озарённые светом немецких ракет, предстали передо мною всего в пятнадцати метрах три солдата в немецких касках. Первая мысль: разведчики идут за языком. Только спрашивать: «Стой, кто идёт?» — нельзя. Был случай, когда предатели охотились за командиром полка и на подобный вопрос солдата ответили, мол, свои. Солдатик поверил, а они его там же и порешили…

Не стал я церемониться, бросил в них гранату: двоих сразило наповал, одному — повредило ноги. Взрыв услышали бойцы, они-то и забрали пленного.

***

Был и такой случай. Наш батальон внезапным броском, без всякой артподготовки ринулся в атаку. Не ожидавшие такого сумасбродного поступка от русских, немецкие солдаты в панике покидали деревню. Наступаем, а впереди нас бегут немцы голышом, человек пятнадцать. Это они, значит, в бане мылись. «Фрицы! В баньке мылись?! Улю-лю-ю!» — кричали мы вдогонку, так и не сделав ни единого выстрела. Эти немцы нам сами потом «баньку» устроили…

В тот день командир приказал мне вместе с моим отделением занять оборону: «Будь внимателен, на высоте, что грядой тянется вдоль деревни, могут быть немцы!» И, увлекая солдат за собой, он скрылся за крутым поворотом.

Со мной ещё шестеро ребят пошли. Мы зашли во двор крайнего дома. Он был двухэтажным, с полуподвальным помещением. И вдруг я услышал плач грудного младенца. Ребята сказали: «Наверное, показалось», но я всё-таки решил проверить подвал. Осторожно сделал два шага вниз по ступенькам и… услышал взрыв. Совсем рядом разорвался снаряд и убил всех шестерых моих бойцов. Чудом я остался жив. «Немецкий щенок, — взвыл я от злости. — Если бы не ты…» А что тогда? И меня бы уже не было в живых. И, что самое удивительное, спустившись в подвал, я не обнаружил там ребёнка. Неужели опять Богородица?!

***

Хоть и остался ты, солдат, один, всё равно должен держать оборону. Собрал я большие камни, из которых построены полуметровая нижняя часть заборов в тех местах, сложил их штабелем — вот и укрытие. У погибших однополчан забрал автоматы и гранаты: им они больше не пригодятся, а мне могут жизнь спасти. Всего получилось у меня три автомата, семь дисков с патронами и 11 лимонок.

Смотрю, с пригорка спускаются немцы. Выпустил я по ним три диска, положил около пятнадцати человек. И снова затишье…

Рядом загорелся сарай. Решил, пока не наступают немцы, выпущу скотину. Жалко ведь животных. В сарае стояли несколько коров, бычок и пара больших поросят. Отпустил я их всех на волю и вдруг вижу: коровке одной, не успевшей убежать со двора, снарядом оторвало ногу, кровь ручьём хлещет, скотина воет! Думаю, пристрелить надо, чтобы не мучилась, а не могу, жалко. Хорошо рядом солдат пробегал. Говорю ему: «Пристрели ты эту коровку!» Он с удивлением посмотрел на меня, но просьбу выполнил.

Начало смеркаться. Немцы предприняли попытку нового наступления: ползут по-пластунски, думают, не вижу их. А я снова по ним из автомата. Но диски-то пустеют…

А потом опять несколько десятков немецких солдат. Тут уж я подпустил их к себе поближе, метрах в семидесяти всего были, и одну за другой бросил все одиннадцать гранат Ф-1.

Грохот поднялся сильнейший. Главное, что самому не страшно было. Я ведь в то время уже опытный вояка был и знал: лучше умереть в бою, чем попасть в плен. На удачу вовремя подошла помощь. За ту свою оборону я был представлен к ордену Славы второй степени, который получил только в 1949 году, когда продолжал военную службу на острове Сахалин.

***

Был и такой случай. Однажды выбили мы немцев из траншеи, заняли позицию, устроили передышку. А я во время долгого перехода так намозолил мизинец на левой ноге, что шага сделать не мог. Думаю, забегу к товарищам в землянку, оставленную немцами, перевяжу. Землянка просторная была — долго, видно, немцы в тех краях сидели. Пока портянки сушил, решил придремнуть в спокойной обстановке. Вдруг сквозь сон слышу, как мать зовёт меня ласково: «Петик, иди сюда!» Спросонья я выскочил из землянки, огляделся и вдруг где-то    рядом ощутил звук приближающегося снаряда «шух-шух-шух». Я даже пригнуться не успел, как снаряд подорвал землянку, в которой я дремал всего несколько мгновений назад. Меня только воздухом горячим обдало, а товарищи там остались…

И ещё одна удивительная история. Было это уже за Одером, почти уже в самом конце Второй мировой, когда я воевал на Первом Украинском фронте. Помню, как шли мы в атаку бок о бок с коренным москвичом Олегом Похлёбкиным по чистому полю, засеянному озимыми. На каждый квадратный метр попадала то мина, то снаряд. Взрывная волна сшибла меня с ног. Поднял голову и увидел перед собой воронку, в которой лежал наш убитый солдатик, ещё в новой шинели. Немного совсем послужил мальчишка…

Справа Похлёбкин увидел окопчик, укрылся в нём и зовёт меня. Я послушался, только заскочил в окоп, чуть поодаль, и вдруг неведомая сила выбросила меня обратно! Похлёбкин даже слова вымолвить не смог: «Как… ты… живой?!» Оказалось, что он видел, как я прыгнул в окоп, а за мной — мина! Поднимает голову, а я рядом лежу, живой. С тех пор друг мой Похлёбкин всё время повторял: «Романенко наш Богом храним!»

Так по Божьей воле я добрался до Победы, которую встретил в Чехословакии. Серьёзных ранений на фронтах у меня не было, только мизинец на левой ноге оторвало и однажды осколком руку насквозь продырявило, да и другие «царапины».

А потом жизнь пошла своим чередом: дослужил свой положенный срок на острове Сахалин, демобилизовался, вернулся в родной Стародуб, где и живу по сей день. В жёны мне досталась самая красивая женщина в Стародубе, любимая моя супруга Александра Иосифовна.

Истории чудесных спасений на фронте я описал в своей книге «Незримый хранитель», изданной в 2008 году. Там же опубликованы и мои стихотворения, в том числе и ода Владимиру Путину, написанная 22 марта 2002 года. На встрече с ветеранами на открытии мемориального комплекса «Хацунь» я прочитал эту оду на тот момент премьер-министру России Путину, и он обнял меня и пожал руку.

Александра САВЕЛЬКИНА
Фото Михаила ФЁДОРОВА и из личного архива Петра РОМАНЕНКО

В ТЕМУ!

Указом Президента Российской Федерации за активную общественную работу по социальной поддержке ветеранов и патриотическому воспитанию молодёжи ветеран Великой Отечественной войны Пётр Романенко награждён орденом Дружбы. Эту высокую награду по поручению Президента РФ Владимира Путина Пётр Артёмович получил 4 сентября 2012 года из рук полномочного представителя президента в ЦФО Александра Беглова.

3281

Добавить комментарий

Имя
Комментарий
Показать другое число
Код с картинки*