«Представляете, сейчас к вам шёл, а две женщины мне кланяются: „Здрасте, Василий Иванович!“ Опять, значит, с Шандыбиным спутали…» — смеётся Виктор Николаевич Лесков. На «доктора рабочих наук» писатель, морской лётчик в прошлом и фермер в настоящем похож только на первый и очень поверхностный взгляд. На самом деле Лесков — птица совсем иного полёта. И летать Виктору Николаевичу пришлось в самых что ни на есть элитных частях военной авиации. Вопреки… А впрочем, об этом он расскажет сам

Всё, что произошло в моей жизни, все резкие повороты и зигзаги моей судьбы берут своё начало за четыре года до моего рождения, 1 мая 1939 года. В тот день мой отец, прошедший всю гражданскую войну, влез на трибуну перед всем колхозом сказать своё веское слово. Молоденький партиец, присланный из районного центра, поздравляя товарищей-колхозников с Первомаем, конечно, не забыл и об Отце народов. После страстной речи, восхваляющей дело Сталина, дело революции, отец не выдержал: «Сынок, в семнадцатом году ты ещё на свет не появился. А я за революцию воевал. И про Сталина мы тогда вообще не слыхивали. Где был он и где революция?»

Отца шестерых детей взяли тем же вечером, срезав пуговицы с порток, чтоб не сбежал. А судили тогда «тройками». И в этой тройке оказалась одна женщина — Татьяна, которая узнала в измученном подсудимом своего боевого товарища по Гражданской. Надо сказать, мой отец был очень талантливым человеком. Он прекрасно пел и играл на гармошке. Они у себя в отряде даже ставили спектакли в перерывах между боевыми действиями. В общем, парень был хоть куда! Так что я подозреваю, что с той Татьяной их не только борьба за дело революции связывала…

И вот благодаря тому, что Татьяна сумела убедить остальных двоих судей отложить рассмотрение дела отца, появилось время для сбора документов в его поддержку. И уже на втором заседании стало ясно, что отношение к нему изменилось в лучшую сторону. Судья даже не требовал, как в первый раз, чтобы отец вставал, когда оглашались материалы дела. На войне отец был ранен в позвоночник, и у него отнялись ноги. В родную деревню привезли на телеге, а потом долго лечили в госпиталях и даже в Орёл отправляли. А в тюрьме у него на нервной почве было обострение и ноги опять отнялись. И на первом заседании судья чуть ли не в симуляции отца обвинял, когда тот не смог встать со скамьи подсудимых.

Через полгода отца оправдали и отпустили домой. Вернулся он уже не тем орлом. Публично больше не выступал, но до самой смерти Сталина костерил его, и я вырос в полном убеждении, что вождь ничего хорошего из себя не представляет. Для отца авторитетов в жизни не было. Нет их и для меня. Отсюда и все резкие повороты в моей жизни…

Победитель на полатях

Моего отца звали Николай Давыдович, а мать — Федора Моисеевна. Откуда такие отчества? Это отдельная история. Дед Давид работал экономом у графа Гудовича, у которого было имение в Ивайтёнках. И за хорошую службу граф дал деду вольную и надел земли в Вяльках. До сих пор там есть Лесков лог. Многим местным детям граф был крёстным отцом. А имена давались в церкви при крещении. Местный батюшка был, видимо, большим поклонником святого Писания, и по деревне бегали Давиды, Моисеи, и даже Иуда был…

Я родился седьмым ребёнком в 1943 году на Благовещение в оккупированной Брянщине. Отца на войну не взяли по болезни. Поскольку он был человеком авторитетным, во время оккупации ему не раз предлагали сотрудничать с немцами. Отец не любил Сталина, но это не мешало ему быть патриотом своей страны, так что на предложение немцев он каждый раз отвечал твёрдым «нет». Старший мой брат — кадровый военный, летал на У-2. При прорыве немцев к Волге их лётную школу расформировали и всех курсантов бросили под Сталинград. Там он получил ранение, а после лечения был направлен в артеллерийскую часть.
А младшему было 17 лет, и через год, уже после освобождения Брянской области, его забрали в армию. Он и повоевать не успел. Погиб в первом же серьёзном бою. Осталось его письмо домой, в котором он просил отца написать для него каких-нибудь молитв. На войне многие становились верующими…

Родился я в хате на полатях, а роды принимала жена брата моего отца — тётка Арина. Она была местной повитухой. И настояла, чтобы назвали меня в честь её единственного Виктора — сына-пограничника, который погиб в первые дни войны. Арина считала меня практически своим сыном и постоянно подкармливала, приласкивала…

В шесть лет я пошёл в школу. Вообще-то, в пять лет я уже всяких чуков и геков читал, а в четре начал прорываться в школу. Благо она через дорогу от дома была. Первого сентября пришёл и сел за парту. Учительница на меня посмотрела и говорит: «Витя, иди домой, скажи маме, чтобы каши наварила. И кушай хорошо!» Я на полном серьёзе побежал домой: «Мама, вари быстрее кашу!» А через два года меня заприметила молоденькая учительница Наталья Елисеевна и взяла в первый класс. И сколько потом ни было у меня в жизни учителей, лучше её не нашлось. Ни в военном училище, ни в Литературном институте… Замечательный человек! Не могу сказать, что я был у неё в любимчиках. При хорошей успеваемости был хулиганистым парнем. А Наталья Елисеевна была очень принципиальной. Домашних заданий мне не задавала, но было такое правило: она объясняет новую тему, а я после неё должен был всё повторить на оценку. Таким образом класс закреплял материал, а я не мог отвлекаться на шалости. После семилетки доучивался в средней школе деревни Кривошеи. Каждый день ходил по лесу семь километров туда, семь обратно.

Мне бы в небо…

В 1959 году я закончил школу и встал перед выбором: что дальше? Из деревни уезжать не хотел. Мне нравилось пахать, пасти и объезжать лошадей. Я несколько лет подряд летом пас колхозный табун. До меня пастухи с лошадьми справиться не могли, а я как-то   общий язык находил… Но отец моему желанию остаться воспротивился: «Что, я тебя зря учил? Езжай в город, здесь у тебя будущего нет!»

Брат рассказывал о том, как здорово быть лётчиком. Как «поётся» в небе… Вот я и решил пойти по его стопам. Но медицинская комиссия признала меня негодным к военной службе. На ноге обнаружили варикозное расширение. Расстроился я тогда, не передать как. А всё мои занятия штангой. Учитель по физкультуре, видя мою любовь к спорту, стал со мной заниматься. Вот я и натягал варикоз. А вообще даже не знаю, откуда у деревенского парня такое стремление к спорту было. Я каждое утро делал зарядку «по книжкам». Втихаря, чтоб соседи не видели и пальцем не крутили…

После того как медики меня забраковали, я поехал в Воронеж, где жил и работал брат. Поступил в монтажный техникум на строителя. Хорошо сдал экзамены, месяц проучился, и тут кто-то   придумал показать будущим прорабам, что такое настоящая стройка. Холод, слякоть, грязища… Я посмотрел: «Ребята! Да вы что? Не-е-т! Работать я так не буду!». И пошёл документы забирать. Меня, конечно, ругали страшно, но я упёрся «Не хочу!»

Брат пристроил меня на завод сначала учеником токаря, потом фрезеровщиком. Поступил в том же году в политехнический институт. Пришёл на занятие, а там: доменные печи, вагонетки.. И снова внутренний протест: «Не моё, не интересно!»

Видя, как я мучаюсь над чертежами и проклинаю занятия, брат предложил: «Есть возможность отправить тебя в тамбовское высшее лётное училище. Поедешь?» Я обрадовался. Конечно, поеду, но как же нога… Медкомиссию в Воронеже я прошёл. Хирург посмотрел на ногу и спросил: «Неужели так сильно хочешь летать?» И черкнул: «Здоров». Но предупредил, что в училище будет своя комиссия и там уж меня точно не пропустят.

Как говориться: если предупреждён, значит, вооружён. Приехав на поступление, я подговорил одного парня — своего тёзку, «махнуться не глядя». А он боялся идти к терапевту, так как ему ставили шумы в сердце. И вот тёзка безо всяких проблем прошёл за меня хирурга, а я отправился к терапевту. Тот долго изучал фотографию на листе медкомиссии, вздыхал и явно собирался мне что-то   сказать, но передумал. Послушал меня и со словами: «Да у вас, молодой человек шумы в сердце. Кардиограмма подтверждается», — поставил свою отметку «не годен». Не стал, в общем, раздувать скандал, хотя обо всём догадался. И надо сказать, что моё варикозное расширение никогда не дало о себе знать. За всю мою долгую карьеру лётчика…

На свою шею…

В сентябре я поступил в училище, а в апреле мы уже стали летать. На ЯК-18. Первые подъёмы в воздух были в качестве баланса. У инструкторов время от времени полагается сдавать технику пилотирования, а самол ётики маленькие, и для центровки нужно сажать второго человека. Брали кого-то из нас, первокурсников. Помню, выстроили строем, и инструктор выбрал одного парнишку. Поднялись в воздух и сразу начали фигуры пилотажа выполнять. По полной программе. Приземлились, парнишку из самолёта еле живого вытащили. Инструктор посмотрел: «Так, с кем бы мне ещё слетать?» И на меня: «Ты давай садись!» Самый первый подъём в воздух — это восторг полнейший. Набрали высоту, вышли в зону и… о ужас! Я сразу потерял, где земля, где небо… Через некоторое время весь этот кошмар закончился. Инструктор: «Нормально, молодец. Только шею качай» Дело в том, что от перегрузки в воздухе голова болтается в стороны. Удержать трудно. А когда я первый раз полетел самостоятельно, это ощущение единения с самолётом и небом, — душа поёт… Вот тогда, хорошо помню этот момент, я подумал: как бы я смог жить без этого, что бы делал?

В училище я был на хорошем счету. У меня от природы отличные реакции, и всё легко удавалось. Наш инструктор даже просил меня за него летать с курсантами, когда велись отработки каких-то фигур в воздухе. Так что я с первого курса ещё и за инструктора был.

Отучился пять лет, и перед выпуском нас поделили: кого в морскую авиацию, кого в сухопутную. Меня очень хотели оставить в училище инструктором. А я ни в какую: «Хочу в строевую часть! Сухопутную!» В общем, записали… в морскую авиацию. Видимо, чтоб сильно не выпендривался.

Попал я в хорошее место: Балтийский флот, городок Остров Псковской области. Сегодня там мощнейшая база, центр переучивания лётчиков морской авиации. Служба идёт. Всё нормально. Я на хорошем счету, секретарь комсомольской организации эскадрильи. Весь из себя положительный парень: не пьёт, не курит, не женат…

Надо сказать, что в военной авиации есть один момент — очень несправедливый. Сначала ты летаешь правым лётчиком, помощником командира корабля, старшим лейтенантом. А командир корабля, тоже старший лейтенант, — левый лётчик. И у него есть карь ерный рост. Потом он — командир отряда — майор, командир эскадрильи — подполковник, командир полка — полковник. И при этом он всё так же левый лётчик. А правый лётчик «не растёт». У него нет перспектив. И до самого увольнения, до сорока лет, он остаётся старшим лейтенантом. Страшная несправедливость!

Все начинают «правыми». И перейти справа налево очень трудно. Для этого надо обладать определёнными личностными качествами. Я обладал и довольно быстро этот этап преодолел. А дальше начались интересные события моей жизни…

За пределы полосы…

Литературное творчество меня всегда интересовало. Будучи курсантом, писал рассказы и посылал их в редакции журналов. Их, конечно, не печатали, но присылали рецензии, в которых советовали развивать технику письма и учиться литературному мастерству. В первые годы службы я стал писать в нашу военную флотскую газету, и вот в ней-то меня активно публиковали.

Как-то попались мне условия приёма в Литературный институт. Надо было подготовить несколько рукописей и отослать на творческий конкурс. Время поджимало, а я должен был улетать в командировку. Попросил своего друга Ивана Баринова, чтобы он отдал мою писанину перепечатать машинистке нашей военной части и отправил в институт. Ваня всё честно исполнил, и через два месяца я получил из института письмо. В нём было примерно следующее: «Получили вашу рукопись. Ничего в ней не поняли. Вы что, не могли хотя бы элементарно вычитать текст? И всё-таки что-то   в вашей писанине есть любопытное. Мы вас просим на следующий год подготовьте всё, как следует, и присылайте».

Я так и сделал. Отослал четыре или пять рассказов. Кое-какие уже публиковались в газетах. Пришёл вызов на вступительные экзамены. А чтобы военному учиться, нужно разрешение из Министерства обороны. Я подхожу к командиру полка, он даёт добро. И всё было хорошо до тех пор, пока из журнала «Красная звезда» нашему командованию не пришло письмо с приложенным к нему моим рассказом «Контрольный полёт».

А в письме главный редактор написал примерно следующее: «Прочитали рассказ Лескова. Разберитесь, что там у вас за бардак в полку творится». А в рассказе я описал реальный случай, который произошёл в нашей части. Фамилии действующих лиц я, конечно, изменил, но про этот эпизод и так у нас все знали. Командир корабля Заметельский после отпуска летит вместе с инструктором простой полёт «по коробочке», или иначе — «восстановление навыков». И этот инструктор говорит Заметельскому: «Миша, дайка я пролечу». И при посадке выкатывается за пределы полосы. А это — грубая ошибка, предпосылка к лётному происшествию. Инструктор, видя такое дело, просит взять Заметельского вину на себя. Дескать, одно дело ты пилотировал, а я не досмотрел, а другое дело инструктор так оплошал. И получил Заметельский по полной программе ни за что.

Отправив этот рассказ в главный журнал Вооруж ённых сил СССР, я вынес сор из избы. Тогда вообще как-то   не было принято писать негатив об армии. Когда эта каша заварилась, я уже успел поступить в литературный институт на семинар известного военного писателя Григория Бакланова. А тут меня вызывает командир полка: «Собирайся, писатель такойто растакой-то, на Дальний Восток. По замене. С глаз моих подальше…» И улетел я в Мангохто на берег Татарского пролива. А по замене это не с понижением, а на ту же должность — командир корабля. Потому как за что меня комсомольца-активиста и отличного лётчика было понижать? За рассказ правдивый?..

Не успел на новом месте обустроиться, новая напасть. За день до своего отлёта я познакомился с девушкой. Да так, что… В общем, отец этой девушки оказался другом командующего авиацией Тихоокеанского флота, в котором я теперь служил. Проходит некоторое время, меня вызывают в штаб к Павловскому. И один на один он мне говорит: «Такую-то знаешь? В общем, если ты на ней женишься, пойдёшь командиром отряда. Если нет, отправишься колодки мыть, и про свой литинститут забудь, и из партии исключим!» Ну вот, чтоб дураку сказать: «Женюсь!» И о дальнейшей карьере можно было бы не беспокоиться. А я заявил: «Как летал, так и буду летать, из партии вы меня не исключите. Потому как не за что. И в институте я буду учиться!». Павловский меня из своего кабинета только что за шиворот не вывел…

Проходит неделя, и из литинститута приходит письмо, что я отчислен, потому как командование возражает против моей учёбы. А на партийном собрании объявили строгий выговор. Народ тогда был в шоке. Выговор за то, что не женился на девушке. С которой был знаком один день! А на счёт полётов… Меня отсылают в другой гарнизон, в районный центр Хороль. Я летал командиром на ТУ-16, а меня перекидывают на ТУ-95. Самолёт более усовершенствованный, но! Я стал снова правым лётчиком. То есть перечеркнул всю свою карьеру.

Зато в Хороле я познакомился со своей будущей женой. Вышел как-то   после полёта на аэродром, смотрю — девушка симпатичная корову доит. Я к ней: «А молока у вас нельзя попить?» — «Пейте, только кружка ваша где?». Вот так и познакомились. Людмила закончила Уссурийский пединститут и к тому времени работала вторым секретарём райкома комсомола. Потом меня посылали от гарнизона командовать пионерской военно-патриотической игрой «Зарница», а она её от комсомола организовывала. Мы поженились и до сих пор вместе. А в литинституте я восстановился. Как только в Хороле обосновался, приехал в Москву в отпуск и в деканате рассказал всю свою ситуацию. Новое командование против учёбы не возражало, я досдал экзамены, но год всё равно потерял.

А служба была очень интересная! Наша задача была контролировать акваторию Тихого океана. Мы отслеживали переходы всех авианосных ударных групп и соединений. Поднимаемся, обходим Курильскую гряду и летим между Японией и Америкой. Американцы тогда воевали во Вьетнаме. У нас с ними были многочисленные встречи в небе. Мы их прослушивали, а они нас. Подходили к самолётам совсем близко. Жестами общались. Однажды мой оператор докладывает, что к нам пристроился американский самолёт. У них тогда только-только появились новые ракеты класса «Воздух-воздух». Американец подлетает и держится ниже нас, чтобы мы не видели, что из себя эти ракеты представляют. А нам-то посмотреть охота. Мы пилоту показываем знаками: поднимись повыше. Он смеётся и головой мотает. Оператор докладывает: «Командир, там его вызывают с корабля, а он не слышит». Ну бывает такое иногда. Может, микрофон отсоединился или вообще его снял. Я знаками показываю: вызывают тебя, ответь. Тот поговорил со своими и показывает: доставайте ваши фотоаппараты. Поднялся повыше, чтобы мы его ракеты засняли. Поблагодарил, в общем. Такая вот дружба народов. Наше дело «правое»…

Писатель высокого полёта

Время идёт, я продолжаю учиться, снова стал левым лётчиком — командиром корабля. Семья, старший сын родился… Всё нормально, но дёрнуло меня опять правду искать. Вступился за молодых штурманов. Ребята выпустились из лётного училища и ходят по полгода по нарядам. Им летать охота, а все экипажи укомплектованы. Я к тому времени руководил литературным объединением при редакции местной Хорольской газеты. И в «Боевую вахту» печатаю статью о том, как штурманы, окончившие с отличием училище, рвутся в небо, а их на земле маринуют.

Статью подсунули командующему Тихоокеанским флотом Сидорову, а он передал её командующему военнно-морской авиацией Тихоокеанского флота Павловскому. Тот меня вызывает и говорит: «Или ты лётчик, или ты писатель. Выбирай. Я тебе помогу устроиться в любую столичную редакцию». А я снова упёрся: «Одно другому не мешает». Критика справедливая, я в гарнизоне на хорошем счету, взять меня не за что. В моей лётной книжке записано: «Техника пилотирования отличная». А это не так часто пишут! Помню, мне мой помощник говорил: «С вами я, Виктор Николаевич, не боюсь летать, а со Степановым боюсь.
Когда что-то   в воздухе случается, вы краснеете, а Степанов бледнеет!»

В общем, взять не за что, а наказать надо. И пока суд да дело, я опять делаю грубейшую ошибку. Накатал в газету следующую статью «Мёртвый груз бумаг и живая душа методики». Про методические разработки. О том, как их передирают из сухих инструкций, выдавая за какие-то достижения. Я ж не знал, что придумал их Павловский! И раздербанил по полной программе…

Павловский вызывал меня ещё раз пять и всё увещевал: «Ты по своей натуре писатель. А мне нужен лётчик, которому я скажу: на Нью-Йорк, он полетит на Нью-Йорк, скажу: на Париж, полетит на Париж! А ты будешь вопросы задавать». Короче говоря, засылает он в моё литобъединение под видом начинающего писателя парня из КГБ, и тот начинает за мной наблюдать. По части поползли всякие слухи, слежка капитальная, компроматы собирают… В конечном итоге мне выкатывают обвинение в политической неблагонадёжности и потере политической бдительности. На время разбирательств отстранили от полётов.

Вся эта нервотрёпка затягивается на год. Я сажусь и пишу книгу «История авиации Тихоокеанского флота». А из литинститута в часть письмо приходит: «Вынужденыотчислить студента Лескова за то, что он сдал сессию ниже своих возможностей. С тройкой по немецкому языку». Пятый курс, диплом только осталось защитить!

Я поднял скандал. Написал старосте курса, в Союз писателей СССР. И добился восстановления. Спасибо ребятам из КГБ. Они разобрались, что нечего из меня делать какое-то чудовище. Если не гож Лесков Павловскому, то сами между собой и разбирайтесь, а мы в нём не видим ни вредителя, ни врага народа. Кстати, повесть «С высоты полёта», с которой я вышел на диплом, сразу напечатал журнал «Знамя». К тому времени меня уже публиковал «Октябрь» и «Советский воин». По тем временам — это было признание меня как писателя на самом высоком уровне!

Павловский, видя такое дело, предложил мне пойти начальником штаба полка. Бешеная должность, но не лётная. Я отказался: «Летать хочу! Если можно, уеду на Курилы!» Года там не побыл, назад выдернули. Опять со скандалом. А дело было так: в нашу забытую богом точку привезли ковры. Дефицит! В военторге поделили, и кому-то   показалось, что несправедливо. Пришли ко мне: разберитесь, Виктор Николаевич! Я стал смотреть документы: ёлки-палки! Людям третью часть дали, остальное по начальству разошлось. Сильны отцовские корни! Я выступил публично. Поднялся кипеж. Жена говорит: «Как хорошо, что наши Аляску продали! Дальше тебя ссылать некуда!»

После этого, можно сказать «на ковре-самолёте», отправили обратно в Хороль на должность руководителя полётов полка. В самолёт уже не пустили — отлетался Лесков! Зато книги стали выходить, да и работа была интересная. На авианосце «Минск» я руководил испытательными полётами наших самолётов вертикального взлёта. Это не наше изобретение. Англичане придумали «Харриер», а наши аналоги были значительно хуже. У нас самолёты с тремя двигателями. Два друг за другом стоят на подъём, а третий на разгон. А у англичан один и на подъём, и на разгон.

Я много писал о вертикальщиках. Эти самолёты в конце концов сняли с вооружения потому, что они были никуда не годные. Сколько классных ребят на них погибло! И падали так, что тут же в мгновение тонули. Лётчик-испытатель Олег Григорьевич Кононенко (я про него повесть «Вертикальный взлёт» написал) вёл этот самолёт с самых первых испытаний. Представьте себе: Индийский океан, зимой вода 10–12 градусов. Во время испытаний в воздухе обязательно дежурит спасательный вертолёт. Кононенко взлетает, самолёт падает, он успевает катапультироваться. 10–15 минут болтается в воде. Подцепили, вытащили. Врач: «Григорьевич, спиртику для сугреву…» А он никогда. Чайку выпьет, ноги попарит… Надо сказать, что в море практически все после выхты выпивали, но только не Кононенко. И я понимал почему. С похмелья сесть в самолёт подобно смерти. В случае аварии всё решает даже не секунда, мгновение! Реакция должна быть молниеносной. Раз спросил: «Олег Григорьевич, вы что, совсем не пьёте?» — «Почему же, пью. Каждый Новый год рюмку шампанского обязательно!» В конце концов он погиб…

* * *

Я прожил три полноценных жизни. Первая военная: от поступления в военное училище до увольнения в запас подполковником. Пролетать самому двадцать лет и семь лет отруководить полётами, не потеряв никого из подчинённых тебе людей, — это большая удача и счастливая судьба.

Вторая жизнь — писательская: от поступления в литературный институт и до сегодняшнего дня. Потому что главная книга, конечно, впереди.

И третья жизнь — на земле: вот уже двадцать лет пашу землю. У меня крестьянско-фермерское хозяйство. Зачем бы мне было это надо? Приехал после увольнения в запас в родную деревню и ужаснулся: всё разбито, запущено… Резкий контраст с детскими воспоминаниями. 1990 год, деревня брошена на произвол судьбы. Через год организовал крестьянскофермерское хозяйство в родной деревне Вяльки. И положение у нас, фермеров, сегодня очень незавидное. Работаю на земле честно, а свести концы с концами очень трудно. Еле вытягиваем…

Весь мир держится на десяти пунктах договора, которые гарантируют всеобщую любовь и взаимоуважение. 0 заповедей, нарушение которых ведёт к разрушению как человека, так и держав. Как бы они сильны не были.

В каждом из нас есть Божий замысел. И святой долг человека — выполнить своё предназначение на земле. А как его узнать? Если ты занимаешься каким-то делом и оно доставляет тебе удовольствие, это и есть Божий замысел! Для меня это — литературное творчество.

Литературный свой труд продолжаю и по сей день. То, что писатели сейчас в загоне, не наша вина, а беда власти. И я верю, что наступит время, когда к нам повернутся и прислушаются. Потому как тем, что несёт в себе слово, питается человечество. И не важно, в каком виде это слово: в книге напечатано или в электронном виде на мониторе компьютера.

Я с годами вывел формулу «человек и человечество». Вот если человек со знаком «плюс», то умножив его на человечество, получим «плюс человечество». Человек со знаком «минус» даст «минус человечество», ну а человек «ноль» — это верная гибель.

Врач лечит, учитель учит. А писательское сообщество — нервная система человечества. И писатели, если они настоящие, конечно, первыми чувствуют веяния времени и подсказывают верные пути. Честь и хвала тем, кто их услышит.

Записала Наталья ТИМЧЕНКО.
Фото Геннадия САМОХВАЛОВА и из архива Виктора ЛЕСКОВА.

В тему!

Виктор Николаевич Лесков — член Союза писателей России, подполковник в отставке, глава крестьянско-фермерского хозяйства.

Награждён медалями «За безупречную воинскую службу» 1, 2 и 3 степени. Произведения удостаивались наград всесоюзных конкурсов. Победитель конкурсов журнала «Советский воин» ( «Воин России»). Премия Министерства обороны СССР за лучшее произведение художественной литературы на героико-патриотическую тематику и сборник «Под крылом — океан». «За яркое художественное отображение военно-патриотической темы» автора отметил министр обороны Дмитрий Язов.

Изданные книги:

«Под крылом — океан» (1989 г.)
«Круги бытия» (1986 г.)
«За облаками среднего яруса» (1981 г.)
«Серебряные стрелы» (1978 г.)