Валентин Динабургский о войне, любви, сказках и вселенском разуме...

Валентин Динабургский однажды признался, что всю его биографию можно разделить на два определяющих этапа: война и создание парка. И это слова писателя, поэта, художника, ветерана Великой Отечественной войны, инициатора создания деревянных скульптур в парке имени А.К. Толстого, заслуженного работника культуры, почётного гражданина города Брянска. Заметками о своей судьбе Валентин Давыдович поделился с журналом «Брянская ТЕМА».

Я родился на Украине. В селе Савинцы Полтавской губернии, ныне это Черниговская область. Отец мой был фельдшером, мама — домашняя хозяйка. На Украине мы жили до 1930 года, а потом из-за сильного голода семья была вынуждена уехать из этих мест. В России у отца был коллега, с которым они вместе учились. Работал он в больнице посёлка Урицкий. Теперь это платформа Мальцовская. Туда мы и приехали в тридцатом году. Мне было восемь лет.

ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА
Помню своё первое впечатление от Брянска. На улице Калинина была стоянка извозчиков, услугой которых мы и воспользовались по приезде в город. Мама с моими младшими сёстрами села в коляску. Положили вещи, кое-как устроились. А меня взял к себе на облучок извозчик. То ли цыган, то ли молдаванин — лихой такой, шевелюра чёрная. Тридцать копеек была цена этой поездки. Тогда ещё асфальта не было, и мы ехали по булыжной мостовой. И больше всего меня впечатлило, как искры снопами летели из-под копыт. Я был как заворож ённый: ничего, кроме искр, не видел. Таким вот и запомнился переезд нашей семьи в Брянск.
Когда мы сюда переехали, я уже окончил два класса украинской школы. По-русски говорил, но этого было недостаточно. Ведь писать и читать я не умел. Помню, как учительница диктовала что-то    , а я переводил на украинский и записывал в тетрадь. Понаблюдав за моими мучениями, учительница сказала отцу: «Пусть Валентин ещё годик посидит во втором классе, потому что в третьем ему будет ещё труднее». Оставшись на второй год, я всё-таки одолел русский язык.
Отец работал в медпункте на заводе имени Урицкого. Поскольку он был военнообязанным, в 1932 году его призвали в армию и сразу же отправили на Дальний Восток. Вначале без семьи. Но через год мы тоже к нему присоединились. В 1935 году он демобилизовался, и мы вернулись в Брянск. Отцу предложили два места на выбор: Кокино и Орловские Дворики. Последний вариант для нашей семьи оказался наиболее предпочтительным. Это был студенческий городок, образовавшийся вокруг лесохозяйственного техникума. Там было электричество, радио, отличная библиотека… Мы прожили там шесть лет. А потом началась война.

ДРАП-ОТРЯД
За два дня до начала войны я получил повестку. Сразу же попал в Псков, оттуда в Эстонию, а там прямо с колёс — в пулемётную роту сорок второго стрелкового полка. Поскольку я высокий ростом, ко мне на построении подошёл эстонец и толстым, как сосиска, пальцем, ткнул в грудь: «Первый номер». Я тогда не понял, что это значит. Только потом разобрался, что он назначил меня пулемётчиком, первым номером. А вторым номером был эстонец. Моего же возраста. Звали его Арви. Дали нам поручения и отправили за сто километров пешком — такой вот марш-бросок. Мы попали под бомбёжку. Но уцелели. Пришли в какую-то гимназию. Там нас постригли и переодели в военную форму.
Пулемёты привезли к вечеру. Такие, как в кино у чапаевской Анки. Они ещё с гражданской войны были законсервированными под толстым слоем солидола. Нам приказали их почистить, а тряпок не дали. Пригодились пять носовых платков, которые мама дала мне в дорогу.
Новая форма тут же стала грязнющей от солидола. Страна не была готова к войне, и мы это чувствовали. Сразу началось отступление. Даже родилось такое выражение — драп-марш. Это к нам относилось. Не было ни танков в необходимом количестве, ни самолётов должного качества. И нас погнали, как баранов, в сторону Пскова и Старой Русы. Во время этого отступления со своим полком я дошёл до Старой Русы. Потом фронт стабилизировался. Я попал в минозаградительный отряд. По воле случая стал минёром…

БЕЗ ПРАВА НА ОШИБКУ
Когда мы входили в Старую Русу, с другой стороны в город вошли немцы. Причём они на танках, а мы пешком. Понятно, на чьей стороне была сила. И тут со мной произошёл весьма интересный случай. Я остался один, отстал от полка. Решил осмотреться. Взобрался на какой-то бугорок… Вдруг вижу — несётся, подпрыгивая, наша машина «ЗИС-5». Я каким-то образом на ходу сумел влететь в кузов! Водитель сидит в отгороженной фанерой кабине, не видит, что в кузове творится. И всё было бы хорошо, но там оказалась пустая железная бочка. Я никак не мог её удержать. Она на меня постоянно нападала: синяк мне на лбу поставила, колено ушибла… Потом я даже хотел написать рассказ о том, как воевал с пустой бочкой. Но всё никак не соберусь…
Наконец-то машина остановилась. Я перевёл дух. Водитель заметил меня и говорит: «Слушай, солдат, ты как тут очутился?» Я говорю: «С неба упал!» И добавляю: «Ты хоть бы бочку свою привязал, окаянную!» Пересел к нему в кабину. В дороге разговорились, и водитель предложил мне поехать к ним в часть. Я возразил, что мне нужно догнать свой сорок второй стрелковый полк. Он помолчал и говорит: «Нет больше твоего полка»…
Приехали мы в расположение тридцать восьмого инженерно-строительного батальона. В нём было три роты — мостовая, дорожная и минозаградительная. Я попал в минозаградительную, потому что умел читать топографическую карту. Меня ведь в армию призвали с третьего курса сельскохозяйственного техникума.
«Минёр ошибается только один раз. Понял?» — сказал мне командир. Конечно, я ничего не понял, но всё-таки кивнул в знак согласия. Осознание пришло позднее. Я видел, как мины калечили моих однополчан, видел смерть таких же, как я, молодых ребят, сам был ранен…
А произошло это 2 мая 1942 года на минном поле. Шёл бой, и я почувствовал, что падаю. На несколько секунд потерял сознание. Кто-то подподз ко мне, зацепил за воротник минную кошку и поволок. Помню, как меня положили в телегу и повезли в медсанбат. А там таких, как я, много уже набралось: одни стонут, другие кричат, третьи лежат уже молча… И работает с нами одна девушка — хирург. Молоденькая совсем. Глаза красные, трое суток уже не спала. Халат весь в крови, как у мясника. Я два или три часа пролежал на полу, потерял много крови. Сознание выхватывало действительность эпизодами. Помню, положили меня на стол. Хирург спросила: «Как тебя зовут?» Я говорю: «Валька». А перед этим наблюдал, как раненым ампутируют руки-ноги. Думал, что и сам останусь без правой ноги. Рана была большая — двенадцать сантиметров в длину и четыре в ширину… Следующий эпизод: осколок мины звонко падает на дно эмалированного таза. Когда очнулся после операции, понял: ногу мне не отрезали, слава Богу!
Почти полгода пролежал по госпиталям. Довезли меня аж до Тбилиси! Когда пришло время выписываться, дали сорок пять суток отпуска, чтобы с семьёй повидаться. А мои родные были эвакуированы в город Тарица Свердловской области. Больше двадцать суток туда я добирался на перекладных. Осталось у меня двенадцать дней отпуска. Но только восемь из них я пробыл дома. Призвал тарицкий военкомат…

ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ…
Посадили нас в эшелон, повезли в Свердловск, оттуда в Москву, где формировалась гвардейская мином ётная часть. Нас хорошо одели: полушубки, валенки… И отправили под… Сталинград. На этот раз я был наводчиком.
Однажды моя «катюша» пострадала — маленькая ротная мина искривила одну из восьми направляющих. А точность должна была быть микронная. Командир орудия при этом погиб. Мне и шофёру пришлось везти орудие в походно-ремонтную мастерскую в город Салтово. Там было настоящее «кладбище» «катюш». Слесари не справлялись с работой, спали на ходу. Я понял: сидеть мне здесь до конца войны.
Но потом приехали маленькие «чёрные» полковники. Все коренастые, а «чёрные» потому, что у них на рукаве была треугольная нашивка — перекрестие стволов. Полковники занимались формированием новых истребительно-противотанковых соединений. Нам сказали, что отныне мы переходим в другое военное ведомство. И сразу же отправили на Курскую дугу, в город Чертково…
Во время войны я окончил харьковское артиллерийское училище. Никогда не собирался в военные, но приказы не обсуждаются… Нас выпустили из училища младшими лейтенантами в начале апреля 1944 года. Трёхгодичный курс обучения мы одолели за год. Я получил назначение на 4-й Украинский фронт, в Чехословакию. Это уже был последний этап войны. Освобождали Чехословакию, потом Силезию, Польшу, форсировали Одер в районе города Ратибор… А после Победы нас отправили на Львовщину. Всё лето мы по лесам отлавливали бандеровцев. И только с ноября 1945 года началась моя мирная служба в Ереване. Там я прослужил в общей сложности тринадцать лет.
ЛЮБОВЬ И… БУЙВОЛ
Со своей Наташей я познакомился, когда приезжал в Брянск в отпуск. Она была подружкой моей сестры. Год мы переписывались, а потом я приехал и сделал ей предложение. Она ответила: «Валя, ты только имей в виду, что я дочь врага народа. Мой отец расстрелян. Это повредит твоей карьере». А я сказал, что мне на это наплевать. И забрал её в Ереван.
Условия были тяжёлые: одно время жили в казарме, потом на частных квартирах. Однажды мы даже весьма экзотично квартировались. Жили в комнате, которая отапливалась… буйволом. Зверь жил в коридоре, и, чтобы попасть в комнату, надо было вначале перешагнуть через это огромное животное. А буйвол очень любил, когда об него вытирали ноги. Это для него был своеобразный массаж. Наташа сначала боялась, а потом поняла, что это добрейшее животное. Конечно, у нас был запах коровника в доме, зато от его дыхания было относительно тепло.
В 1958 году меня демобилизовали, я приехал в Брянск. Здесь у Наташи был свой дом, старый и очень холодный. Тем не менее мы двадцать шесть лет прожили в этом доме.

«БРЯНСКАЯ МАДОННА»
Три месяца после демобилизации я просидел без работы. Мне предлагали быть военруком в школе, продавцом скобяных изделий, директором химчистки…
По разным причинам я постоянно отказывался. В парк имени Толстого попал совершенно случайно. Эту вакансию приберёг для меня один знакомый полковник. Оклад — 79 рублей 30 копеек. Я подумал и согласился. Хотя в парке до этого момента ни разу не был. Даже с девушками там не приходилось гулять… Назывался я пропагандистом, но целыми днями ходил и ничего не делал. Спрашиваю бухгалтера, завхоза: «Что мне делатьто нужно?» А они: «Ничего не надо». Так промаялся первое время, а потом меня назначили директором парка…
В те времена в парке было очень много цветов, густой кустарник и много глинобитных скульптур: барашек, пионер с отбитой рукой, девушка без весла, безрукая вязальщица… Госпиталь какой-то! А ещё — очень много сухих деревьев.
Я подумал, что для начала надо от них избавиться. Когда уже было спилено около десяти деревьев, я обратил внимание, что дерево сухое, а пень живой, тянет влагу. И тогда мне в голову пришла мысль: а что если попробовать из дерева сделать скульптуру? Пошёл во дворец пионеров к руководителю кружка резьбы по дереву Константину Могуту — бывшему архитектору области. Он мне сказал, что на «Дормаше» работают два дизайнера — Игорь Жданов и Виктор Михайлов. Они-то точно возьмутся за эту работу. Идея ребятам понравилась.
С чего начинается сказка? Либо с бабушки, либо с дедушки. На том и порешили: нашли пятиметровое дерево, построили леса, подвели электричество, началась работа. Весной 1960-го пятиметровый бородатый старик с посохом был готов.
Со временем начали экспериментировать. Я предложил в затылок старику вставить радио динамик, прорезать щель во рту и подключить его к радиостанции имени Коминтерна. И наш старик вскоре начал петь по утрам «Интернационал», в течение дня передавал политинформацию… А потом выпросили у кинотеат ра старый автоответчик, починили его и наш старик научился обращаться к гостям парка. А говорил он так: «Здравствуйте, люди добрые, здравствуйте! И те, которые приезжие, здравствуйте! И те, которые нашенские, здравствуйте! Рад-радёшенек видеть вас в нашем парке…» Пятьдесят секунд всего была запись, но скольких людей она смогла порадовать!
Все скульптуры родились, по сути дела, в моей голове. Художники приносили эскизы, а я решал что будем воплощать, а что нет. Каждый год рождалось несколько скульптур. Первая — «Старик», вторая — «Емеля», третья — «Десняночка»…
Но только после появления «Брянской мадонны» наш парк стал знаменитым. Не было газеты или журнала в Советском Союзе, где бы не печаталась её фотография. Но первая публикация появилась всё-таки в немецком журнале: «Новое время». Расскажу предысторию этой легендарной скульптуры. Когда Гагарин слетал в космос, итальянский скульптор Тите Брессани сделал интересную работу: с одной стороны лицо матери, как Вселенной, а с другой — лицо ребёнка, как наша планета. Он вложил глубокий философский смысл в своё творение. Об этом сообщила литературная газета. Я вырезал статью, положил её в стол. Тогда я думал, что необходим огромный объём дерева, чтобы реализовать эту интересную задумку. Три года публикация пролежала у меня в столе. А потом вдруг неожиданно пришло решение — разместить изображение не поперёк дерева, а вдоль — вытянуть скульптуру Брессони. Так появилсь «Брянская мадонна».

СКАЗОЧНАЯ МЕЛЬНИЦА
Ещё одно уникальное сооружение — фонтан «Чёртова мельница». Пятнадцать лет я предлагал его сделать. И даже уже потерял надежду. А потом вдруг власть переменилась, пришли люди другой формации. Однажды первый секретарь горкома Гари Сташкевич пригласил меня и говорит: «Через пять лет город будет отмечать свой тысячелетний юбилей. Не каждому поколению выпадает такое счастье. А чем парк планирует отметить это событие?» Я ему ответил уже без всякого энтузиазма: «У меня есть идея — сделать необыкновенный деревянный фонтан „Чёртова мельница“. Два чёрта будут лить из бадьи воду, колесо крутиться, сказочная мука молоться…» Рассказываю и вижу, что у него глаза оживают. Лёд тронулся. Над проектом работали скульпторы Лёня Ставцев и Вячеслав Орлов. Макет сделал Виктор Михайлов. К слову, рабочий макет «Чёртовой мельницы» полгода выставлялся на ВДНХ. И самые большие очереди в те времена были в павильон космонавтики и у «Чёртовой мельницы». Макет до сих пор стоит в Краеведческом музее на третьем этаже.
В 1985 году в парке имени Толстого заработал фонтан «Чёртова мельница». На открытии играли два духовых оркестра, по парку гуляли русалки и водяные. Мне вручили символический ключ от фонтана. У Козьмы Пруткова было такое выражение: «Если у тебя есть фонтан, заткни его. Дай отдохнуть фонтану». Я его переиначил. Надеюсь, Козьма Петрович на нас не обидится: «Если у тебя есть фонтан, вытащи кляп из него. Дай воде повеселиться!» В следующем году, если я буду живой, мы снова устроим грандиозный праздник в честь юбилея фонтана «Чёртова мельница»! Кстати, черти уже почти готовы. И скоро сказка снова вернётся в наш город…

МНОГОТОЧИЕ…
Как рождаются мои рассказы? По-разному. Например, «Бобыль» мне приснился. Я проснулся и тут же сел к машинке. Написал в одночасье, еле успевая, как под диктовку. А ещё у меня есть повесть «Амнистия», которая начинается такими словами: «Васька Блок, вор-рецидивист…» Это тоже мне приснилось. Сам бы я такого не придумал… Ведь я бесконечно обожаю Блока. Семь дней писал эту повесть, без черновиков и исправлений. Ваську Блока я снабдил своей военной биографией, кроме тюремных историй. Я, в отличие от Васьки, не сидел. Наташа мне не раз говорила: «Как ты можешь порочить Блока? Замени!» А я не могу заменить. Это было продиктовано мне свыше. Повесть вышла в книжке «Когда почернели ромашки». Эта книга — моя военная биография.
Мы живём примитивно и видим мир с одной стороны. Видим только то, что охватывает наш разум. А мир, который подвластен только подсознанию, проходит мимо нас. А ведь он существует и проявляется только в состоянии бреда, клинической смерти и во сне… Иногда во сне приходят интересные строчки. И я знаю, что если их не записать, то они умрут и никогда не вернутся…
В течение моего творческого пути, который измеряется шестьюдесятью с лишним годами, у меня проскальзывали стихи на темы христианства. Тогда я начал пересматривать свой архив, потратил на это четыре часа. И получилось около восьмидесяти стихотворений. Так появился сборник «Озарение». Я убеждён, что существует вселенский разум. Может быть, это и есть Бог. Потому что так рационально, так разумно расставить по местам никакая эволюция не в состоянии…
Моя Наташенька очень боялась остаться одна. А получилось, что ушла она раньше меня. Однажды я ей сказал: «На хлеб и масло у нас хватает, а всё, что лишнее, клади на книжку». И вот через полгода после её кончины я по наследству получил сберегательную книжку — тридцать восемь тысяч рублей. К этому времени уже была готова книжка, посвящённая моей Наташеньке. И я спросил у своего редактора, сколько она будет стоить. Он подсчитал — тридцать восемь тысяч. Получается, Наташенька сама оплатила книгу, где каждое стихотворение, каждая строка, каждая буква посвящены ей…
У меня сейчас двадцать пять книг. Очень удобно поставить точку, потому что счёт красивый. Но тем не менее у меня ещё есть рукописи, планы и задумки. Так что вместо точки ограничимся, пожалуй, многоточием…

Александра САВЕЛЬКИНА.
Фото Николая РОМАНОВА
и из архива Валентина ДИНАБУРГСКОГО.