Юрий Формин: «Музыка — жизнь моя»
Известный брянский поэт и композитор, член Союза композиторов России, участник легендарного ВИА «Стожары» Юрий Формин работает над книгой о своей жизни. «Брянская ТЕМА» благодарна Юрию Александровичу за эксклюзивную возможность впервые опубликовать фрагменты из неё…
За давностью лет и по тогдашнему малолетству сохранились в памяти разрозненные части мозаики моего детства. До середины 1965 года наша семья жила в 19-й коммунальной квартире дома № 20 по улице Ленина города Брянска. С годами «градус» революционного имени понизился, теперь это улица им. Игната Фокина — революционера масштабом помельче.
Во дворе дома 1927 года «рождения» был старорежимный фонтан, иногда летом его наполняли водой и запускали живых речных рыб, которых приносили с рыбалки окрестные мужики. Вот была потеха для дворовой ребятни.
В двух соседних домах были аптекарский и хлебный магазины. В первом продавали вкуснейшую газировку из натуральных фруктово-ягодных сиропов и настоящей природной минеральной воды. Хлебный открывался рано — в семь утра можно было купить свежие булки к завтраку. Донести их целыми до стола мне не удавалось, за считанные минуты я успевал ощипать тёплые их бока, но мама не журила за это. С той же скоростью я любил клевать круглый орловский хлеб за 16 копеек. Он был вкусен, пахуч с невозможно аппетитной хрустящей корочкой.
В годы хрущёвских экспериментов хлебный закрыли. Во двор, кажется, через день приезжала будка-хлебовозка. Выстраивалась длинная очередь из старых и малых, в одни руки давали по одной буханке кукурузного, быстро черствеющего хлеба.
***
К музыке я потянулся рано. Сколько помню себя в детстве — до самозабвения любил петь. Дом в центре Советского района с гулкими подъездами, широкими лестничными маршами неизменно настраивал меня на любимое занятие. Всякий раз, спускаясь с нашего верхнего этажа во двор, я во всю мочь горланил народные либо популярные песни советской эстрады, что, благодаря естественной реверберации звука в подъезде, было чрезвычайно завлекательно. Не припомню случая, чтобы
Навсегда врезался в память первый сольный концерт в беседке на заднем дворе, сооружённой для местной детворы мужчинами нашего дома вместе с моим папенькой. Я с таким восторгом пел и выступал в роли конферансье этого спонтанного дворового шоу, что удостоился громких аплодисментов зрителей — моих сверстников и жильцов дома, которые с любопытством глазели из окон, привлечённые необычностью происходящего. Пролетели десятилетия, но волшебство тех минут далёкого детства согревает душу и поныне…
***
Не совру ни на йоту, если скажу, что тяга к музыке у меня от моих дорогих родителей, впитавших от корней своих красоту и поэзию родной земли.
Формины Александр Петрович и Прасковья Дмитриевна (Прошина), выходцы из ныне знаменитого на всю Россию брянского села Овстуг, были на загляденье хороши собой, покоряя той удивительной красотой и статью, когда краса внешняя является продолжением красоты души. Истинно русские люди, музыкальные от природы, с проникновенными чистыми голосами, они были органичным семейным дуэтом и задушевным пением на семейных вечеринках невыразимо растревоживали моё детское чувствительное естество.
Но до предела ощущений я «рассупонивался», когда помогал маме во время шитья крутить ручку швейной машинки и, потрясённый её трогательным пением про несчастное житиё-бытиё обездоленных горемык-сиротинушек, обливался мучительно сладкими слезами.
Теперешние детишки лишены неизъяснимого кайфа подобных мгновений. И машинок тех швейных, ненавороченных, уже нет в нынешнем быту городского народонаселения, и прекрасные песни прошлого с уходом их носителей-исполнителей исчезают из репертуара современной урбанистической жизни. Моему сынишке гораздо понятнее компьютерные игрульки-бирюльки, чем «странные» переживания над чужими сиротскими тяготами. Для меня же потаённая элегическая память о тех протяжных грустных маминых песнях не даёт зачерстветь и ожесточиться сердцем при столкновении с «не бархатной» изнанкой жизни.
***
Когда мне было чуть больше 13, совершенно без повода отец купил мне недорогую (шесть с полтиной полновесных советских рублей), но звучную семиструнную гитару. Эта случайная покупка наполнила новым смыслом мой досуг, а потом и жизнь. Попутно выяснилось, что учитель труда средней школы № 1 (к своему стыду не помню его имени) играл на гитаре и знал нотную грамоту. Совершенно бескорыстно он взялся обучать меня и нескольких моих однокашников навыкам игры на семиструнке. Довольно скоро я сносно овладел несколькими аккордами и «восьмёркой» (понтовый гитарный аккомпанемент) и вовсю лабал и бацал на зависть «макаронской» шпане. Этот микрорайон Советского района Брянска, прозванный 
До 14 лет мои музыкальные познания и навыки игры на гитаре не простирались дальше несложного аккомпанемента дворовых песен, пока я не встретился с Beatles. Скромная «семиструнная подруга», подаренная отцом, явилась первым судьбоносным аккордом, а Long Tall Sally (в битловском исполнении) грянула «громовым тутти», разметав моё полудетское мировосприятие.
В добитловском периоде жизни я осмелился сочинить мелодию на стихи, найденные в газете «Брянский комсомолец» (эту песню даже исполнял ансамбль старшеклассников нашей школы), но только гениальная музыка битлов, а потом и чудесные песни белорусского ансамбля «Песняры» вдохновили меня и сориентировали на профессиональное отношение к сочинительству. Это подсознательная тяга к творчеству облагородила мою жизнь, подарив чарующие моменты нирваны от соприкосновения с мистической тайной творения, рождения того, что мгновение назад ещё не существовало. Наверное, это сравнимо с таинством материнства и счастьем матери при появлении на свет её дитяти. Сопоставимую с этим радость я испытывал значительно больше раз, чем среднестатистическая русская мама.
***
Когда директор ДКиТ им. Д.Н. Медведева Т. И. Матвеев пригласил меня — инженера Брянского автозавода — на работу во дворец дирижёром эстрадного оркестра, я уже учился на заочном отделении музыкального училища, в которое пошёл с осознанным желанием «образовываться». Перед выбором специальности по бзику возникло желание поступить «на флейту». Роман Таранков, тогдашний заведующий духовым отделением училища, перед подачей документов учинил мне беглое прослушивание у рояля в фойе училища. Вскоре с некоторым наивным удивлением он заключил: «Зачем тебе поступать сюда? Голос и слух у тебя имеются. Теоретически ты тоже вполне подкован».
Но мне очень хотелось научиться сносно играть на флейте. Единственный в училище педагог-флейтист Виктор Петрович Савкин не разделял моего горячего стремления «учиться, учиться и учиться». Несколько раз мы встречались на городских и областных конкурсах вокально-инструментальных ансамблей, где он, будучи председателем жюри, отказывался верить, что музыкант-самоучка, тяготеющий к тяжёлому року, самостоятельно пишет неплохие аранжировки, в том числе и для духовой секции.
Виктор Петрович мною не прельстился, через знакомых мне передали, что по причине перебора набора на флейту брать «рокового чувака» в ученики никто не собирается.
Как затейливы жизненные перипетии! Спустя десятилетия я получил приглашение на юбилей Виктора Петровича, официально поздравил его со сцены музучилища, вручил «управленческие» цветы и спел свою песню. В ответном слове Виктор Петрович вдруг вспомнил о давнишнем казусе и прилюдно выразил сожаление, что не взял меня на свой курс.
Но это будет потом, а пока, сдав сопутствующие дисциплины, в последний день вступительных экзаменов, когда правильные мальчики и девочки сдавали «специальность», я со своей «вышкой» сидел, скучая, на подоконнике в фойе музучилища, со странным ощущением неприкаянности. Как вдруг ко мне подошёл Игорь Николаевич Никаноров — известный брянский педагог-хормейстер, выразил удивление моим дураковалянием и уговорил пойти «сдаваться» на дирижёрско-хоровое отделение. Экзаменаторы — маститые педагоги-хоровики недолго мучили нулевого в дирижировании абитуриента и, одарив международной оценкой, благословили на учёбу. Так я стал студентом последнего в истории Брянского музыкального училища набора заочников.
***
После появления в моей жизни гитары я сильно вдарился в музыку, попутно — в творчество.
Однако не случись рядовым будним днём незапланированной (обычной, случайной) встречи с Вадимом Ильиным на площади перед брянским театром драмы я проглиссандировал бы мимо своего счастья.
С Вадькой мы знались давно. Мы не стали закадычными другарями, хотя общались часто и на близкой ноге. Вадик уже работал в Брянском областном Доме народного творчества, занимался народной самодеятельной культурой, и на этом поприще у нас не было никаких соприкосновений. Поэтому для меня явилось полной неожиданностью, когда посредине нашего незначительного трёпа он внезапно и совершенно обыденно спросил меня про сочинительство. Скажу честно, я почти забросил казавшееся мне совершенно бесперспективным занятие… Я честно сказал приятелю, что давно по-серьёзному не тревожу клавиши. А Вадик вдруг возьми да и напомни мне про мои школьные песни. Я призадумался. Пока я «медитировал», Вадим посоветовал показать их приезжающему завтра в Брянск новому куратору секции композиторов-любителей Брянской области от Союза композиторов СССР — известному российскому композитору Валерию Калистратову.
Что-то во мне бабахнуло. По-моему, я даже не дослушал Вадима и ринулся домой. До этого момента носивший сочинённые песни в глубинах памяти, за ночь я сочинил клавиры и, как смог, положил на ноты две песни, написанные в 14–16 лет.
Наутро с трепетом я явился на семинар композиторов в Брянский областной Дом народного творчества. ДНТ располагался в здании бывшего Покровского собора. В тот субботний день, ставший отправной точкой моей творческой биографии, я не ощущал ничего, кроме непонятной ненужной робости.
Члены секции композиторов-любителей Брянской области, каждый из которых был старше меня лет на 20–25, встретили незнакомого юнца с некоторой настороженностью, но без демонстрации превосходства своей известности. Какие яркие имена! Рафаил Долгов, Борис Быков, Фёдор Оленев, Пётр Страшнов, Виктор Баранов, Леонид Дмитриев, Михаил Шевердин — легендарные зубры брянской культуры. Узнав их поближе, я понял, что при своей именитости они были открытыми, отзывчивыми, замечательными людьми. Я попробовал изобразить уверенность, но моего небольшого школьного актёрского опыта явно не хватало, чтобы чувствовать себя в своей тарелке.
Амплитуда душевной тремоляции заметно поубавилась, когда подошла моя очередь на индивидуальные занятия и я попал в руки Валерия Юрьевича Калистратова. Молодой известный композитор оказался лёгким в общении. Его живая и горячая реакция на композиторские труды выпускника технического вуза меня ошеломила. Слыша «браво» блестящего профессионала, я испытывал странное чувство радости и смятения…
***
Однажды утром я направлялся на работу в ДКиТ им. Д.Н. Медведева. По пути к остановке «Почта», что в Бежицком районе, поддавшись провидческому наитию, завернул в магазинчик «Союзпечать» и купил свежий номер газеты «Литературная Россия», которую до этого никогда не покупал. Развернув номер, мгновенно увидел стихотворение «Красная площадь» и… вместо работы дунул домой к фортепиано. 15 минут потребовалось на сочинение торжественной песни для баритона. Сочинение клавира отложил на потом.
Через неделю Раиса Ефимовна Стерина — сотрудник Брянского областного методического центра, попутно, секретарь секции композиторов-любителей Брянской области (мать Тереза для всех её участников), поведала мне про Всесоюзный конкурс композиторов под эгидой Министерства культуры, Союза композиторов и Союза писателей СССР. Конкурс проводился в три тура по номинациям: академический, народный хор и песни для детей. «Возбуждающее» обстоятельство для композитора из глубинки. Однако сие обстоятельство меня не воодушевило, думалось, что провинциалу, не члену Союза композиторов СССР
рассчитывать попросту не на что.
Моя глубочайшая благодарность милой Раисе Ефимовне, терпеливо опекавшей меня много лет и инициировавшей мою творческую активность. Именно она буквально вынудила меня принять участие в конкурсе.
Через месяц, когда слегка подзабылся факт отправки песни, Марк Ефимович Белодубровский — член Союза композиторов России, редкий по обаянию человек, светлая личность, музыкант, педагог и общественный деятель «сообщением потряс», что мой опус отобран для участия в третьем туре конкурса. Союз композиторов СССР приглашает меня выехать в Пермь, где организовано конкурсное исполнение отобранных произведений.
На работе чинить препятствия не стали, даже выписали командировку. Я опоздал в Пермь всего на день. И случилась невезуха. Солист пермского оперного театра, который «подписался» исполнить «Красную площадь» на конкурсном прослушивании, возмутился непрофессиональным размером гонорара (25 советских рублей) и за сутки до конкурсного прослушивания решительно «снялся с пробега». Устроители конкурса берегли меня от потрясения и умолчали об инциденте. В авральном режиме песню разучил певец из народного клубного хора и спел её, на мой «слух и взгляд», довольно заурядно (хор выглядел солиднее, возможно, взял числом).
Я собственноручно приплатил бы капризному баритону, кабы знал про такие материальные обиды.
Расстроенный я вышел к служебному входу покурить. Ко мне подошёл симпатичный мужчина и протянул руку: «Вы Формин? Здравствуйте. Григоренко, композитор, член жюри конкурса. Зря переживаете. Мне понравилась „Красная площадь“, и я проголосовал за присуждение ей премии. Не буду скрывать, что появление вашего произведения в конкурсе спутало ситуацию с премиальным фондом и заставило кое-кого намеренно выступить «против“ с формулировкой, что вы не член Союза композиторов СССР, оказались здесь случайно, возможно, в первый и последний раз. Но большинство членов жюри поддержали вас и присудили песне поощрительную премию, хотя лично я голосовал за премию второй степени».
Занятно, что денежных премий удостоились композиторы, прибывшие на конкурс очно, и лишь однадве достались участникам-заочникам…
Подведение итогов и вручение дипломов транслировалось по Центральному телевидению, и председатель жюри конкурса, народный артист СССР Николай Кутузов, пожимая мою руку, доверительно спросил: «Юрий Александрович, я не переврал вашу фамилию?»
На ужине-банкете меня представили председателю репертуарно-редакционной комиссии Министерства культуры СССР, который, отметив мой успех, предложил показать 1-2 песни на ближайшем заседании комиссии.
Странно, но вместо кайфа от такого прорыва, я иронично подумал: «Вот оно счастье, вот оно родимое!» Но был готов лететь в Москву прямо с места в карьер.
***
Перед «исторической» поездкой я бессчётно проигрывал на ф-но и пропевал свои песни, выбирая то, что может «стрельнуть» в Москве. Оказавшись в Минкульте СССР, на Арбате, 35, среди подобных соискателей закупочных денег, я чувствовал себя спокойно, даже ввязался в коридорный спор нервничающих собратьев по поводу что писать и как. Вежливо соглашаясь — не соглашаясь с московскими композиторами, я ждал своей очереди и самонадеянно думал, что уже постиг тайну успеха. Наивный…
Песня о деревне «Родина» на стихи Юрия Мельникова и «Отоснилась ты мне навсегда…» на стихи Сергея Есенина, «безжалостно» отобранные мной для показа, были рекомендованы для обнародывания. Министерские барышни тут же соорудили соответствующий договор, по которому мне выплачивалась приличная сумма денег только за моё согласие на публикацию моих песен в нотных сборниках Министерства культуры СССР.
***
Со временем создатель и руководитель ансамбля «Стожары» Виктор Мишин
Виктор Дмитриевич предложил мне поехать с ним в Польшу в город Конин — побратим Брянска. Программа поездки предполагала посещение раскрученного фестиваля советской песни в Зелёна-Гуре.
Все дни нахождения в Конине были заполнены дружескими встречами и приёмами. Польша переживала не лучшие времена ломки социалистического уклада, но, нас, простых советских гостей, принимали с размахом и добрым гостеприимством. Это не выглядело показухой, нам оказывали искреннее и должное уважение. Естественно, приходилось способствовать укреплению советско-польских отношений на уровне простой человеческой дипломатии. Это было непросто и даже опасно для здоровья, ибо во время продолжительных и обильных застолий качественная польская водка «Полонез» лилась нескончаемым потоком.
Но будьте спокойны, земляки и сограждане, с гордостью заверяю, что за всё время пребывания в Польше мы ни разу не ударили лицом ни в грязь, ни в салат…
Здислав Яцашек оказался удивительным по лёгкости общения, озорным и умным пшеком, заботливым и внимательным покровителем нашего визита. В знак благодарности мы с Мишиным помогли ему, как смогли, «окрышевать» его дом-коттедж на окраине Конина.
Под занавес наших польских каникул Здислав повёз нас на несколько дней в Зелёна-Гуру на фестиваль советской песни. Он проходил в живописном городском парке в амфитеатре имени Анны Герман. Программа фестиваля продолжалась целую неделю и включала в себя вечер «гвязд радяцкой» эстрады.
Среди нескольких сильно потускневших звёздочек вроде Ольги Зарубиной и Альберта Асадулина в Зелёна-Гуре ярко засветились Лайма Вайкуле, Ирина Понаровская и Жанна Агузарова. Поляки очень тепло принимали Понаровскую, но Жанна поставила поляков на уши. Она была в солдатских галифе-кюлотах и гимнастерке-хаки времен Первой мировой. На её безбашенной голове красовался розовый флёрдоранж из мелких искусственных цветочков. На тонких ножках болтались офицерские хромовые сапоги. Смотрелась она как пришелица из инопланетного ПТУ, но пела здорово. Медленно спустившись «в люди», Жанна тягуче бродила по ступенькам меж зрительских секторов, словно потерянная городская юродивая. Поляки тянулись к ней, пытаясь проверить, насколько она настоящая. Певица непонятно как уклонялась от протянутых рук, словно желающих урвать от неё 
Лайма Вайкуле обдала зал холодным очарованием бесстрастной прибалтийки. Она гундосила песню за песней, а публика стыла. Причём в прямом смысле. Время было
Популярный в то время в Союзе певец Михаил Муромов запел незамерзающие «Яблоки на снегу». Польские паны и паненки оживились. Миха, решив, что это реакция на его искромётный вокал, спел раз, потом, не долго думая, «порадовал» яблоками ещё. Он бы резанул и по четвёртому заходу, но
Муромов, не владея собой от распиравших его эмоций, рухнул ниц на пол и стал отжиматься. Затем сиганул через рампу в зрительный зал, чтобы переполненный амфитеатр почувствовал, как горячо Мишаня любит польскую публику. Поляки искренне тащились от клоунских телодвижений советского певуна.
Мы с Виктором Дмитриевичем сидели в группе поляков, секретарей общества польско-советской дружбы, в 7-м ряду по центру сцены. Выше через ряд расположились композиторы Алексей Журбин и Максим Дунаевский. Телекамера нет и нет проходилась по ним, «автоматом» и по нам.
В разгар концерта Здислав простодушно поинтересовался: «Хочу ли я кофе?» Увидев мой утвердительный кивок, он вытащил из солидного матерчатого баула термос литров на 5, плеснул в алюминиевую крышку напитка и подал мне. Увлечённый занятным зрелищем на сцене, я опрометчиво хлебнул и едва не задохнулся. В крышке был чистейшей воды бимбер (самогон).
Посредине концерта и холодной ночи эта «крышка дружбы» стала кочевать между панами, паненками и нами довольно регулярно. Правда, Виктор Дмитриевич свою дозу передавал мне. Подзаправившись «горючим», польские лидеры общества советскопольской дружбы, без того весёлые, устроили между рядами танцы и в голос стали подпевать исполнителям. Солидные люди громко смеялись и непосредственно радовались жизни как счастливые дети. Для меня, выросшего дисциплинированным гражданином СССР, подобная вольница стала откровением свободы духа, рождающего свободу тела.
***
Честно говоря, не помню, мечтал ли я, надеялся ли попасть в Союз композиторов России. Но однажды, в очередной приезд на Брянщину, Валерий Юрьевич Калистратов предложил мне подать документы для вступления в Союз. Я почувствовал, что предложение маститого композитора возникло не вдруг. Это меня завело и подвигло…
В Союзе композиторов России у меня состоялся занимательный диалог с секретаршей, листавшей мои «тугаменты»: «Вас не примут в Союз композиторов». — «Это ж почему?» — «У вас нет высшего специального профессионального музыкального образования». — «А может, я чем другим возьму?» — «Посмотрим-посмотрим…» Замечу, в этом не чувствовалось издёвки. Просто матёрая москвичка проинформировала неосведомлённого провинциала о его «никаких» шансах.
Примерно через три месяца барышня позвонила мне домой и поздравила с принятием в Союз композиторов России, по её словам, на редкость быстрым и почти единогласным. Попутно извинилась за то, что не разглядела во мне будущего члена.
***
В родительском доме не было икон для обозрения или для молитвы, но, бывая у бабушек в деревне, я видел, как иногда они, почти беззвучно,
Не устану благодарить Всевышнего за дарованную возможность заниматься сочинением музыки. Эта неистребимая потребность разгоняла хандру и сплин, примиряла с «наждачной» судьбой, даруя радость и смысл существования.
***
Живя не в столице и отдаваясь сочинительству, нужно либо без ума любить то, чем занимаешься, да к тому ж иметь крепкую волю, чтобы не загинуть, либо безоговорочно верить в себя и свой талант. Вероятнее, я обладаю первым. Причём на уровне подсознания. Что-то мне всегда подсказывало (интуиция или ангелхранитель?): моя судьба накрепко завязана на сочинении музыки.
«Музыка заставляет меня забыть себя, моё истинное положение, она переносит меня в какое-то другое положение; мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, что я собственно не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу». (Л. Н. Толстой.)
Очень впечатляюще мнение известного барда и учёного Александра Городницкого: «Я думаю, что наука, хотя вещь и очень важная, но человеческая индивидуальность реализуется не в ней, а в искусстве. Если б не было Ома, Эйнштейна, то эти законы открыли бы другие. А вот если бы не было Лермонтова, Рахманинова, никто не написал бы ни драму „Маскарад“, ни кантату «Весна“. Что-то в науке устаревает, а вот живопись, музыка и поэзия не устаревают никогда».
Подготовила Софья ТРОФИМОВА.
Фото из личного архива Юрия ФОРМИНА.
5798
Добавить комментарий