В километре от линии фронта...
Ветеран Великой Отечественной войны Евгения Васильевна Гурова в 1943 году участвовала в операции по освобождению Брянска. Не с оружием в руках. Нет! Она, двадцатилетняя девочка, возила раненых из медсанбата в полевые госпитали. В чужих и одновременно родных городах: Сталинграде, Орле, Брянске, Минске, Варшаве… О своей войне от Сталинграда до Берлина она рассказала «Брянской ТЕМЕ».
В школе я была отличницей. Нас таких в классе двое было: я и ещё одна девочка. Одноклассники завидовали, говорили: «Эх, девочки, все пути перед вами открыты!» А мне и не нужно было никаких других путей. Об одном я мечтала — поступить в московский институт железнодорожного транспорта и стать железнодорожником. Ведь и мой отец, и мой дед всю свою жизнь посвятили этой профессии. Желание продолжить династию прогоняло мысли о других возможных перспективах по части карьеры. Выпускной вечер в школе был назначен на 17 июня 1941 года. Ровно за пять дней до объявления войны…
***
Когда началась война, папе моему было уже за пятьдесят. На фронт не призвали по возрасту. Мы жили в городе Кирове Калужской области, железнодорожная станция Фаянсовая. С первых дней войны папа вместе с сослуживцами занимался тем, что ремонтировал пути сообщения, разрушенные во время бомбёжек. К слову, немцы бомбили часто. С каждым налётом фашисты разрушали всё то, что ещё вчера мы называли ласковым словом «мир». Больше всего, конечно же, доставалось мостам, складам и железным дорогам.
Когда в конце лета немцы подошли к Десне, бои в округе уже не прекращались — укреплённые пункты переходили из одних рук в другие, от русских к немцам. Было принято решение незамедлительно эвакуировать мирное население из всех окрестных городов, сёл и деревень. Нам дали вагон на семь семей и отправили в автономную республику Немцев Поволжья, образованную в 1918 году из части территорий Саратовской и Самарской областей. Моя старшая сестра Александра, или по-домашнему Аля, вернулась из Москвы, где училась в институте, в Калугу и эвакуировалась вместе с нами.
Семь семей в вагоне! Что мы могли с собой взять? Только самое необходимое: тёплые вещи, сменное бельё, одеяла, кое-какую провизию… Правда, я умудрилась прихватить с собой в дорогу гитару. Играть на ней почти не умела, но как раз перед войной мне хотелось научиться. Гитара — это некий символ вмиг потерянной мирной жизни. Захотелось взять с собой эту частичку беззаботной жизни. Только вот не помню, в какой момент моя гитара потерялась на дорогах войны…
В республику Немцев Поволжья мы ехали очень долго, кажется, целый месяц. Подолгу стояли на станциях — пропускали воинские эшелоны. По приезду, конечно же, никаких немцев в республике не обнаружили. Хоть и были они уже изрядно обрусевшие, всё же советские власти «спрятали» их от греха подальше вглубь страны. Чтобы не перешли на сторону фашистов.
Эвакуировали нас в Поласовский район, определили в совхоз, предоставили жильё, оставшееся от поволжских «республиканцев». Вспоминаются маленькие домики, построенные из смеси навоза и соломы. Густых лесов в тех краях нет, вот и строили жилище из таких «экзотических» материалов.
Каждый день мы всей семьёй отправлялись работать в совхоз. Лошадей в хозяйстве не было — только верблюды да быки. Жара под сорок градусов! Выдадут мне два быка, запряжённых в ярмо, и попробуй справься с ними… Бывало, что пахали мои бычки ровно до обеда, а потом, когда солнце начинало припекать, а мухи и оводы больнее кусаться, рогатые труженики убегали в кусты и прятались там от жары и насекомых. И если бык прилёг отдохнуть, то поднять его семнадцатилетней худенькой девочке не представлялось никакой возможности! Так и лежали быки в кустах, а я в сторонке плакала. Женщины успокаивали: «Чего ты, Женя, плачешь? Мы ведь за трудодни работаем: пробыл на поле положенное время, да и ладно — накормят. А ты всё норма, норма…» Очень я переживала, что норму свою не выполняю. С детства привыкла делать всё честно и добросовестно. Так воспитывали. А кормили нас мамалыгой из муки да лепёшками. Денег, конечно же, не платили.
***
Немцы подошли к Сталинграду. Руководством страны было принято решение перейти в наступление. В августе 1942 года Гитлер выступил по Берлинскому радио, сделав на весь мир хвастливое заявление: «Судьбе было угодно, чтобы я одержал решающую победу в городе, носящем имя самого Сталина». Вся страна знала, что если отдадим врагу Сталинград — потеряем всю Россию. Все, кто мог держать в руках оружие, ушли на фронт. Моего папу взяли копать противотанковые рвы и окопы, нас с Алей призвали по повестке в военкомат.
Восемнадцать лет мне исполнялось только в декабре, а призвали нас с Алей в сентябре 1942 года. В военкомате
Николаевич Гуртьев был назначен командиром этой дивизии.
Первое моё назначение — писарь при штабе. Дел было много. К тому же нас иногда отправляли на кухню покормить офицеров или сделать ещё какую-нибудь женскую работу, не связанную с основным видом деятельности.
Однажды к нам в штаб приехал начальник санитарной службы дивизии. Многие думали, что я тут с
Наш взвод всегда находился не дальше, чем на километр от линии фронта. В каждом полку имелись свои санитары, которые доставляли раненых к нам в медсанбат, где солдатам оказывалась первичная помощь. Одних оперировали, другим делали перевязку, третьим отрезали конечности… Затем на машинах мы доставляли пострадавших воинов в полевые госпитали, располагавшиеся в 10–20 километрах от линии фронта. Машины у нас были полуторки: открытые и закрытые. Бывало, привезём раненых в госпиталь, сгрузим с машины, документы отдадим и едем обратно за другими. И так до тех пор, пока не прекратится бой…
***
Во времена наступлений медсанбат находился между артиллерией и пехотой. Получается, что артиллеристы стреляли непосредственно «через» нас. Никогда не думала, что так быстро привыкну к звукам выстрелов и взрывам. А ведь мы точно угадывали, куда летит снаряд: один не долетит, другой ударит дальше…
Первый наш командир, товарищ Марчук, был из Омска. Родиной сменившего его товарища Макаренко была Белоруссия. Забегая вперёд, расскажу один случай. Когда мы освобождали Белоруссию, наш командир отправил своего адъютанта в родной посёлок — отыскать жену. По профессии она была врачом и могла помочь справляться с ранеными. Вскоре жена командира приехала в наш медсанбат. Два дня она оперировала, перевязывала раненых. На третий день её пребывания в батальоне я пришла к командиру за подписью для каких-то документов. Жена командира вдруг спросила: «Вы сегодня ночью спокойно спали?» Я удивилась: «А что сегодня ночью было?» Она нервно вскрикнула: «Как что?! Нас бомбили!» Я успокоила её: «Такое каждый день бывает. Привыкайте…» Но привыкать командирской жене не захотелось, через пару дней она уехала домой в родной посёлок. Потому что хоть по Женевской конвенции и запрещено было бомбить военные госпитали и медсанбаты, всё равно иногда и по ним стреляли. Война!
***
Про сон. Спать хотелось постоянно. А выспаться было негде. Бывало, работали по двое или даже трое суток без сна. Когда появлялась свободная минутка, сворачивались калачиком под старушкой-шинелью в любом подходящем для этого месте.
Во время марш-бросков спали на ходу. Это когда ноги сами собой идут, а глаза закрыты. Спали в кабинах полуторок, если повезёт. Спали на земле…
Однажды в октябре устроились с одной девушкой возле палатки: её шинель постелили на землю, моей накрылись. За ночь выпал снег, а мы этого даже не почувствовали. Только лишь удивились утром, что всё вокруг в снегу.
***
В основном мы располагались в лесах. Только под Брянском и под Берлином занимали дома в населённых пунктах. В Брянской области наш 339-й полк первым делом освободил посёлки Бытошь и Немеричи. Мирное население давно эвакуировали из этих мест, и наш медсанбат распределился по домам в Немеричах.
В лесах же приходилось полностью оборудовать стоянки: самим вырубать сосны, устанавливать палатки, делать настил из ветвей, зимой — монтировать печки. И, главное, нужно было очень хорошо замаскировать наш лагерь. И это, скажу прямо, нам удавалось. Пару раз мне даже приходилось заблудиться в лесу. Однажды ночью после долгого рабочего дня мне нужно было добраться на ночлег из одной палатки в другую. Вышла. Кругом темнота. Куда ни поверну — ствол дерева. Побродила я так немножко и поняла, что заблудилась. Время близилось к рассвету, когда я вдруг услышала скрип телеги. Обрадовалась: значит, дорога близко! Только, думаю, к немцам вышла или к своим? Оказалось, наши солдатики по дороге шли. Они-то и рассказали, что медсанбат располагается всего в пятистах метрах от этого места. Вот как леший меня поводил!
***
Первый мой раненый — сестра Аля. Мы тогда ещё в Калужской области жили. В нашей квартире поселились военные — несколько солдат. Мы обитали в одной комнате, бойцы — в другой. Однажды солдаты собирались в разведку, и один из них по неосторожности зацепил чеку гранаты. Прогремел взрыв, пробило стенку, разделявшую комнаты. Александру ранило осколочком в руку. Солдат же повредил себе ноги. Хотя мог и погибнуть, если бы вовремя не бросил гранату на пол. Сестру подлечили. Ранение оказалось несерь ёзным.
***
Каждый бой даёт своих раненых. И больше всего пострадало наших солдат во время сражений за Сталинград в битвах на Орловско-Курской дуге. Так скажу: в Сталинград нас отправляли на четырнадцати эшелонах, а возвращались мы на двух. Полупустых… Иногда нас поднимали по тревоге в четыре утра, и мы работали без перерыва по трое суток — столько было раненых!
***
После победы в Сталинграде нашу дивизию отправили для пополнения в Калининскую область, затем перебросили на Орловско-Курскую дугу. В операции по освобождению города Орла погиб мой командир Леонтий Николаевич Гуртьев.
Накануне решающего сражения он смотрел со своего наблюдательного пункта на дымящийся город и вдруг произнёс: «Мы отсюда живыми не выберемся…» В это время немцы уже начали обстрел обнаруженного ими наблюдательного пункта. Леонтий Николаевич был ранен. Мы получили срочный звонок в медсанбат. «Командир ранен! Немедленно готовьте операционную!» — прокричали на другом конце провода. Товарищ Гуртьев умер по пути в медсанбат. Было это 3 августа 1943 года. Через два дня наши солдаты освободили Орёл, ещё через два состоялись похороны. Наверное, поэтому мы
После освобождения Орла нас оправили в Ясную Поляну для пополнения. Были мы там всего два или три дня. Но за это короткое время наши солдаты успели убрать 153 гектара хлеба, подремонтировать некоторые деревенские хаты, поправить заборы. Соскучились ребята по домашним хлопотам…
Получив пополнение, мы взяли курс на освобождение Брянска.
***
Освобождение Брянска мне запомнилось благодаря одному героическому случаю. После очередного боя мы набрали пять машин раненых: всего пятьдесят восемь человек и три девочки для сопровождения. Раненых загрузили, а бензина нет… Дороги разрушены, кругом идут бои — нет возможности доставить топливо. Что делать? Кто-то сказал вдруг, что нужно поехать в сторону Рославля до посёлка Олсуфьево. Немцы бежали, но оставили пять самолётов, оборудование и… бензин в зарытых под землю цистернах. Командир нашего батальона вместе с несколькими водителями незамедлительно оспешил на заброшенный аэродром.Бензин, действительно, был. Но цистерны оказались заминированы. Командир сделал маленькое «ведёрко» из артиллерийского снаряда и осторожно, чтобы не зацепить мины, доставал понемногу бензин. В итоге налили целых пять бочек. Когда они уже собрались уезжать, на аэродром прибыл какой-то советский полковник. «Что вы тут делаете?! — взревел старший по званию. — Вы что подорвать себя хотите? Немедленно прекратите или я буду стрелять!» На что наш командир спокойно ответил: «У нас пятьдесят восемь раненых. Если мы сейчас же не доставим их в госпиталь, ребята погибнут. Стреляйте!» Полковник кивнул головой и спокойно добавил: «Берите, только осторожно». Бензин доставили, раненых нам удалось спасти.
***
Много раненых я повидала во время войны. Пересчитать всех невозможно… Иногда везёшь несколько грузовиков с солдатами в полевой госпиталь и не знаешь, возьмут их у тебя или нет. Бывало, приезжаешь в один госпиталь, а они с порога: «Мест нет!» В следующий везёшь, и снова та же картина. Хоть за двести километров поезжай, ответят: «Мест нет!» Поэтому мы аккуратно снимали своих раненых с машин и оставляли вместе с документами у дверей госпиталя. Персоналу ничего не оставалось делать, как забрать их для дальнейшего лечения, а мы отправлялись за новой партией бойцов.
***
Первое время мы, девчонки, плакали, когда умирали солдаты. Ревели в голос… Командир увидел однажды нас за этим занятием, собрал и очень строго отчитал. Сказал: «Делом надо заниматься, а не плакать. Слезами вы им точно не поможете». С тех пор почему-то больше и не плакали…
Если солдат был ранен в живот и пролежал на поле боя больше 12 часов, то его уже не оперировали. Говорили: «Вот тебе карточка, сиди рядом и жди. Когда умрёт, зафиксируешь дату смерти». И мы ждали. И видели смерть. Правда, многие из таких тяжелораненых были уже без сознания.
Мы и перевязки делали, и донорами были. Консервированная кровь в медсанбате тоже была, но её на всех не хватало. Ведь каждый боец поступал к нам с большими потерями крови. Каждому донору в батальоне полагался кусочек хлеба, 100 грамм сахара и немного сливочного масла. Этой продовольственной роскошью мы, как правило, делились друг с другом. Бывало, я приезжала поздно вечером из госпиталя, очень хотелось есть, но котлы в полевой кухне были уже пустыми. девочки угощали меня своим хлебом, маслом и сахаром. И я свои пайки тоже оставляла, чтобы угостить других. Дружно очень жили в батальоне. Потому что знали: сегодня живём, а завтра, может быть, нет…
***
Однажды девчата рассказали одному спасённому солдату, что в батальоне есть девушка, которая поделилась с ним своей кровью. Он попросил меня прийти. Мы познакомились, он написал домой письмо о своей кровной сестре с фронта. Потом он уехал.
Через пару месяцев мне пришло письмо… из Удмуртии. Мать солдата писала: «Дорогая наша доченька, вы спасли нашего сына! Если останетесь живы, приезжайте, мы встретим вас как родную». Я читала это письмо и плакала. Остался ли жив мой кровный брат? Остались ли живы другие ребята, с кем я делилась своей кровью?
***
Девочки наши тоже погибали. Наташа Кучиевская была санитаркой под Сталинградом. До войны она училась в театральном институте, хотела стать артисткой. На фронт попала добровольцем. Погибла. Впоследствии астрономы Пулковской обсерватории нашли новую планету и дали ей имя Наталья в честь Наташи Кучиевской, девочки с московского двора. Её звёздочка и сейчас горит на небе.
Лидочка Подоплелова собирала раненых на поле боя под Орлом. Вдруг она увидела, как упал её командир. Ранен? Убит? Она побежала к нему, чтобы спасти, если сможет. Немцы тоже заметили, как упал советский солдат. Для них он годился в роли «языка». Лида подбежала к командиру и закрыла его своим телом. Думала, наверное, что немцы не станут стрелять, а они изрешетили её хрупкое тело… Командир остался жив. Лида погибла. На тот момент ей было не более семнадцати лет. На фронт она пошла добровольцем из омского детского дома. Родных у девочки не было. Её тело покоится в посёлке Весёлое Орловской области. Орден Ленина, которым Лида была награждена посмертно, наверное, до сих пор так и лежит в Министерстве обороны…
Лёля Степуро вместе с отцом пошла на войну. Он был писарем при штабе. Девушка была очень красивая: статная, волосы чёрные, кучерявые… Однажды её привезли с поля боя раненную в живот. Лёля умирала у нас на руках, зная, что осталось только зафиксировать дату смерти… Что такое война для меня? Это рана, которая никогда уже не заживёт.
***
В августе–сентябре 1943 года наша дивизия участвовала в боях по освобождению городов и сёл Бытошь, Людиново, Брянск, Клетня, Климовичи, Дегтерёвка, Костюковичи. Мы шли освобождать Брянскую и Калужскую области. 23 сентября дивизия была преобразована из 308-й стрелковой в 120-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Позднее она стала трижды орденоносной. Именно поэтому нас отправляли в самые горячие точки: прошли Сталинград — нас перебросили на Орловско-Курскую дугу, там хорошо проявили себя — нас отправили освобождать Брянск.
Мы прошли половину Европы, освобождали Варшаву, Кёнигсберг, Берлин, были в Восточной Пруссии, участвовали в легендарной встрече на Эльбе, видели, как приветствуют друг друга советские и американские лётчики. Мы ехали на машинах, томились в эшелонах, шли пешком…
В Варшаве запомнились дети, продававшие с лотков сдобные булки. Мы таких даже в предвоенные годы не видели, а во время войны тем более были только чёрный хлеб да сухари. Как же мне хотелось полакомиться этой булочкой!
Кстати, Победу мы встретили именно на реке Эльбе. Утром 9 мая 1945 года пришла долгожданная весть о полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии. В тот день на немецких домах появились самодельные белые флаги.
До сентября 1945 года мы дислоцировались в пригородах Берлина, затем нас перевели в Минск. Помню, как плясали мы у пограничного столба на рубеже Польши и Белоруссии. Ведь мы на Родину возвращались! Плакали! Обнимались! Нас ведь планировали перебросить в Японию…
Я демобилизовалась 2 октября 1945 года и сразу же написала письмо маме, что скоро приеду домой. Получив весть о скором моём возвращении, мама ежедневно ходила на станцию встречать свою доченьку, которую не видела три года. Я вернулась на станцию Фаянсовая. Дом наш сгорел. Папе дали две комнаты в двухэтажном деревянном доме. В 1947 году мы снова пережили пожар. От искры паровоза или разбушевавшегося пламени печки в общежитии, располагавшемся над нами, загорелся весь дом. Всё закончилось ровно за пятнадцать минут. Мама лишь успела вынести свою полугодовалую внучку, дочку моей сестры Али, и отвязать козу. Снова пришлось начинать всё с нуля.
В институт я поступила только в 1951 году. Училась заочно в ленинградском лесотехническом. Параллельно работала на железной дороге. В конце пятидесятых я приехала по направлению в Брянск и осталась здесь навсегда.
***
Многие годы я вела переписку со своими товарищами-фронтовиками. Бывало, к празднику 9 Мая получала более полусотни открыток и столько же отправляла адресатам со всей страны. Благо стоила такая открытка всего 3 копейки! А ведь, знаете, в этом году мне не пришло ни одного письма…
Александра САВЕЛЬКИНА.
Фото Геннадия САМОХВАЛОВА и из личного архива Евгении Васильевны ГУРОВОЙ.
4485
Добавить комментарий