Николай Степанович Крутиков в юношеском возрасте работал юнгой на судах Северного морского пароходства в навигации 1943 и 1944 годов и принимал участие в перевозках стратегических грузов для военных баз Белого, Баренцева и Карского морей. Гордость моряка — редкий нагрудный знак — ромбовидный кусочек серого корабельного металла, на котором изображены идущие в полярных водах корабли, клок вздыбленного взрывом океана и надпись: «Участник плавания в конвоях». Такой знак вручался строго по списку боевого корабля участникам знаменитых северных конвоев. О своей войне в арктических широтах Николай Крутиков рассказал «Брянской ТЕМЕ».

— Николай Степанович, как же вы 15-летним пареньком оказались в годы войны на транспортных судах Северного морского пароходства?

— Родился я в 1928 году. Не сложно посчитать: в начале войны мне было всего-то тринадцать лет. Родители мои были крестьянами по происхождению, но папа сумел-таки вытащить нашу семью из деревенской среды в город. Прежде мы жили в Сусанинском районе Костромской области — в тех самых легендарных краях, где родился и совершил свой подвиг простой крестьянский мужик Иван Сусанин.

В первые годы советской власти жизнь в деревне была очень тяжёлой, поэтому мой отец имел две «специальности»: летом трудился в колхозе, зимой — уходил на заработки в город. Обычно осенью собирались елые бригады мужиков из окрестных деревень. За лучшей долей они отправлялись в крупные города, в том числе и в Москву. Папа мой был отличным мастером головных уборов. Настоящий ремесленник-самоучка! А начинал-то он с того, что помогал вдевать нитку в иголку старым, подслеповатым уже, мастерам…

Отец был грамотный человек и каким-то образом умудрился заполучить в колхозе документы на всю нашу семью. Мы переехали в небольшой городок недалеко от Костромы, но что-то  не сложилось у отца с жильём и работой, и мы перебрались в пригород Архангельска. Отец присмотрел там домишко, в который смогли бы втиснуться он с матерью да нас пятеро детей. Было это в 1936 году.

Война застала нас под Архангельском. Правда, бомбёжки этого крупного промышленного города начались не сразу. Гитлеру потребовалось время, чтобы понять, насколько эффективной оказалась военная помощь знаменитых северных конвоев, начиная с 1941 года доставлявших грузы из портов стран-союзниц в Архангельск и Мурманск.

После бомбёжек нас, учеников школы, отправляли на поиски неразорвавшихся бомб. Немцы сбрасывали их с самолётов, упакованными в специальные кассеты. Во время падения кассеты раскрывались, и бомбы разлетались в разные стороны. Многие из них почему-то не взрывались. Думаю, это немецкие рабочие с военных заводов, рискуя собственной жизнью, создавали бракованное оружие. Нам же выдавали противогазы, и мы бегали по крышам — собирали эти бомбы.

Однажды мы с матерью пошли в лес за грибами. Были уже далеко за городом на холме, как вдруг заметили огненное зарево и столб чёрного дыма, поднимавшегося над Архангельском. Мама заплакала и сказала: «Всё, некуда нам возвращаться…» Правда, оказалось, что город остался цел — сгорел только один из его районов. А зарево казалось таким сильным потому, что в Архангельске было очень много деревянных построек, даже мостовая и та из дерева. Город горел лихо, как костёр из сухого хвороста, но жители как-то  умудрялись предотвращать массовые пожары.

Во время бомбёжек мать прятала нас в сарае, где был обустроен туалет. Она говорила: «Не будут же немцы бомбить туалеты!» Наверное, мама по-своему не могла свыкнуться с ситуацией войны, не могла поверить, что фашистской бомбе всё равно куда падать…

Уже во время войны я окончил семь классов и в 1942 году поступил в морской техникум. Самым маленьким был в группе — и по росту, и по возрасту. Как и в школе, впрочем. Помню, однажды школьный учитель географии спросил: «Какой полуостров жалуется на свой рост?» Я вышел из-за парты и ответил: «Ямал». Все в классе засмеялись, кто-то  даже выкрикнул: «Все и так знают, что ты маленький!» А учитель улыбнулся и сказал, что мой ответ правильный. Несколькими годами позднее я проходил мимо Ямала на военном корабле и помахал своему «маленькому другу» рукой.

В 1943 году морской техникум был расформирован, и всех его учеников перевели в мореходное училище. Нам выдали форму, поставили на довольствие. Среди курсантов училища было и несколько девочек — бывших учениц морского техникума. Летом мы проходили практику на транспортных судах Северного морского пароходства — развозили продукты питания, топливо, оружие и воду по военным базам северных морей.

— Вспомните о своих первых морских походах: на каком корабле ходили, с какой целью?

— Летом 1943 года я был палубным учеником на пароходе «Вологда» Северного морского пароходства и участвовал в полярных караванах судов. Мы возили военные грузы и людей на важные стратегические объекты в Белом и Баренцевом морях.

ПОДВОДНЫЙ ПРОТИВНИК

— Расскажите о конвое, который стал для вас наиболее памятным?

— В 1944 году я проходил морскую практику на грузопассажирском пароходе «Рошаль». Это был мой первый серьёзный поход, связанный с переправкой грузов на военные базы архипелага Новая Земля. Каких только грузов не доводилось перевозить нашему труженику моря: на палубах — бочки с авиационным бензином, в трюмах — сотни тонн снарядов.

— Какие опасности подстерегали «Рошаль» в пути?

— Ещё в 1942 году фашисты оборудовали на архипелаге Земля Франца-Иосифа тайную базу подводных лодок, которая работала до 1945 года. Кроме того, в 25 километрах к юго-востоку от мыса Желания острова Новая Земля была стоянка подлодок противника, о которой мы не знали. Острова были в зоне постоянных действий фашистских бомбардировщиков, базировавшихся на аэродромах Северной Норвегии.

Ещё в Архангельске перед нашим выходом в море ходили тревожные слухи о невыясненных причинах гибели некоторых судов. Их трагедия была загадкой. Корабли тонули после страшных взрывов, равносильных взрывам торпед. Однако оставшиеся в живых утверждали, что следа торпед не наблюдалось. Было очевидно, что немцы применяют какое-то новое секретное оружие. Как выяснилось позднее, это были акустические торпеды, идущие на шум винтов корабля.

— Каким оружием был оснащён ваш корабль? Насколько эффективными оказались бы ваши действия в случае нападения врага?

— К началу войны нашему пароходу было сорок с лишним лет. Для судна возраст очень большой. Тем не менее он честно умудрялся убегать от фашистских подводных лодок, имея приличную по тем временам скорость — до 15 миль в час. Представьте, к лету 1944 года личный военный стаж «Рошаля» составлял по меньшей мере три года!

В начале войны на полубаке парохода стояла деревянная пушка под настоящим брезентовым чехлом. Её присутствие заставляло подводных пиратов считаться с советским судном и стрелять с больших дистанций дорогостоящими торпедами, а не всплывать нахально рядом с безоружным транспортом и безнаказанно чинить артиллерийский разбой. В 1943 году наш корабль основательно вооружили: на носу появилась 76-миллиметровая пушка, на крыльях мостика — крупнокалиберные пулемёты, на корме — ракетная установка и глубинные бомбы. Только, знаете ли, на океанских дорогах войны все равны. Ведь даже более оснащённые корабли уходили на дно, торпедированные немецкими подводными лодками. «Рошалю» просто повезло…

В состав нашего конвоя также входил крупнотоннажный английский пароход. Мы поражались его огромным размерам. За один рейс он перевозил свыше 10 тысяч тонн грузов, в том числе танки, самолёты, паровозы, автомашины.

При выходе из дельты реки Северная Двина в море нас ожидал эскорт: охрана в составе эсминца «Громкий» и двух корветов — военных тральщиков американского производства, но с нашей военной командой.

В поход мы вышли 20 июля, светило солнце, море было спокойным. В горле Белого моря стояли густые сети наших минных заграждений, и немецкие подлодки не рисковали сюда заходить. Опасность была наиболее вероятна с воздуха и от плавающих мин, выбрасываемых в море с немецких самолётов.Наше охранение было выдвинуто вперёд и в стороны. Специальные гидроакустические приборы прослушивали морские глубины, чтобы как можно на больших дистанциях обнаружить шум двигателей подводных лодок.

— Николай Степанович, а что входило в ваши обязанности?

— На корабле я служил юнгой. По боевой тревоге заряжал ракетные установки и помогал при необходимости «сбрасывать» глубинные бомбы.

Нести морскую вахту в том походе мне довелось с 8 до 12 утра и с 20 до 24 часов вечера. Работа за время смены чередовалась в определённой последовательности. Наиболее интересным и лёгким заданием было в штурманской рубке по компасу вести корабль в заданном направлении. Сложной эта задача была только в условиях шторма.

Самая трудная работа на корабле — выполнять обязанности вперёдсмотрящего. Нужно было стоять на полубаке корабля, т. е. на самой передней носовой точке судна, и наблюдать за обстановкой во время плавания. Сложность состояла в том, что в этом месте самая большая амплитуда качки плюс веер холодных солёных брызг, периодически обдававших моряка.

56 ДНЕЙ В АДУ

— Николай Степанович, а случались ли трагические ситуации во время вашего конвоя на острова Новой Земли?

— Мы прошли через этот ад. Нам повезло. Не повезло следовавшему за нами конвою, за которым вернулся наш эскорт. 12 августа мы получили сигналы гибели огромного по тем временам лайнера «Марина Раскова». Грузопассажирский пароход вёз 354 пассажира и 6503 тонны важнейших грузов. В Карском море он был атакован двумя подводными лодками одновременно. Погибли двое из трёх кораблей сопровождения. В бушующем северном море утонуло более 280 пассажиров! Спасательные лодки были рассчитаны только на членов экипажа корабля, остальные пассажиры вынуждены были погибать в бушующей морской пучине…

Среди погибших были две девчонки, которые учились со мной в морском техникуме, а затем в мореходном училище. По правилам в мореходку не брали девушек, но они изначально поступили в техникум и после его расформирования автоматически были зачислены в военизированное учебное заведение. Каждый день после трагедии мы ждали новостей о спасении наших знакомых, но безрезультатно…

— Как долго длился ваш рейс?

— Ровно 56 суток. Только 10 сентября вместе с пароходами «Спартак» и «Герцен» под усиленной охраной шести военных кораблей мы вышли из бухты Варнек (пролив Югорский Шар) в родной порт и 15 сентября были в Архангельске.

За этот и другие походы военных лет я был награжд ён орденом Отечественной войны II степени и нагрудным знаком Министерства морского флота СССР «Участник плавания в конвоях». Мореходное училище я окончил в звании младшего лейтенанта и получил профессию штурмана дальнего плавания.

— После завершения Второй мировой войны вы продолжали ходить в плавания?

— Да, окончив училище, я несколько лет находился на военной службе. Из всех морских походов запомнился полугодовой переход из Голландии на Дальний Восток в 1947 году. На верфях в Голландии ремонтировалось наше судно, которое должно было быть передано Дальневосточному пароходству. Чтобы доставить корабль в Россию, была отправлена команда нашего пароходства, в том числе и я, ученик штурмана. Наш корабль ремонтировали на той самой судоверфи, на которой некогда работал российский царь Пётр I. Собственными глазами я видел дом, в котором он жил, находясь в Голландии.

Переход 1947 года был очень долгим: мы прошли двенадцать морей и три океана — Тихий, Атлантический и Северный Ледовитый. Из необычных случаев, произошедших в пути, вспоминается, как мы застрелили и съели двух полярных медведей. А ещё, как мне доверили везти команду обратно в Архангельск — на поезде через всю страну! К счастью, путь домой обошёлся без происшествий.

— Николай Степанович, какое из северных морей показалось вам самым суровым?

— Самое неприятное в общей характеристике северных морей — то, что арктические льды временами оттаивают и сдвигаются в южную сторону. И если зайти слишком далеко на север, можно натолкнуться на обломки арктических льдов и затонуть. Нечто подобное случилась в феврале 1934 года с советским пароходом «Челюскин». Пароход вышел в рейс с целью пройти из Мурманска во Владивосток по Северному морскому пути за одну навигацию. В Беринговом проливе «Челюскин» был затёрт льдами, а затем вынесен в Чукотское море и затонул. Участники высадились на лёд, откуда были вывезены на материк советскими лётчиками. Поверьте, моряки не мечтают повторить подвиг челюскинцев…

— А почему вы оставили карьеру моряка?

— За несколько лет работы на корабле у меня сдали глаза: я перестал различать некоторые цвета. Работа штурмана — очень ответственная. Именно он ведёт по морским просторам корабль. В тёмное время суток мы ориентировались по маякам, расставленным по побережью. Маяки были разного цвета, каждый цвет являлся обозначением определённой команды с берега. В какой-то момент я перестал понимать эти команды. Вскоре и врачи подтвердили, что в штурманы я не гожусь.

Закончив военно-морскую карьеру, я поступил в лесотехнический институт города Архангельска. Окончил его с отличием. Затем несколько лет проработал мастером на лесопильном деревообрабатывающем комбинате в городе на Белом море — Онеге. Учитывая мой опыт на производственной работе, в 1960 году меня назначили главным инженером одного из онежских заводов. За участие в электрификации предприятия я получил награду и был переведён в Архангельск на работу в центральном аппарате совнархоза в должности инженера. Там я курировал судостроение и машиностроение.

ГОРОД С ХОРОШИМ КЛИМАТОМ

— И как же вы оказались в Брянске?

— Моя супруга Александра Ивановна, с которой я познакомился в Онеге, заболела туберкулёзом лёгких. Полгода лечилась в Крыму. После этого врачи посоветовали ей сменить климат. К тому времени я успел закончить аспирантуру в Ленинградской лесотехнической академии, поэтому мог найти работу в любом лесохозяйственном институте страны. Объездив несколько городов средней полосы России (с подходящим климатом), остановил свой выбор именно на Брянске. Тем более что здесь мне предлагали и должность, и квартиру. В Брянском технологическом институте я проработал  доцентом кафедры древесиноведения с 1969 по 1989 год, написал более пятидесяти научных работ, вёл дипломное проектирование и различные кружки.

— Были строгим преподавателем?

— Да, мои зачёты и экзамены сдать было очень сложно! Кстати, до сих пор жалею одного талантливого парня, которому я поставил четвёрку на экзамене. Эх, зря не поставил пять!

Моя дочь Елена пошла по моим стопам — работает лаборантом в БГИТА. Сын Леонид окончил военное училище и ленинградскую военную академию, служил в Подмосковье, затем был переведён на Дальний Восток. Правда, от дальнейшей карьеры военного отказался и переехал в столицу. Старший внук Сергей получил звание майора, но тоже ушёл из армии. Младший, Денис, в августе получил старшего лейтенанта. Служит в Ангарске. Из армии пока уходить не собирается.

— Николай Степанович, удаётся ли вам встречаться с товарищами, чтобы вспомнить о былых годах, о легендарных северных конвоях?

— В семидесятые-восьмидесятые годы мы с Александрой Ивановной практически ежегодно ездили на встречи в Архангельск, в 1991 году присутствовали на праздновании 50-летия первого северного конвоя с названием «Дервиш». А сейчас здоровье не позволяет ежегодно отправляться в столь дальнюю поездку, но в этом году, когда «Дервиш» отмечает своё 70-летие, мы всё-таки рискнули поехать в Архангельск. Жаль только многих так и не удастся повидать…

Софья ТРОФИМОВА.
Фото Геннадия САМОХВАЛОВА
и из личного архива Николая КРУТИКОВА.

Редакция сердечно благодарит за помощь в подготовке материала советника главы Брянской городской администрации Александра Чубчикова.