У рабочего посёлка Бежицы, теперь одного из районов города Брянска, богатая история. Правда, чем дальше от нас отстоят события истории, особенно если они вековой давности, тем туманнее становятся их очертания, размываются детали, возникают неточности. Но Бежице повезло. В 1975 году в издательстве «Посев» (Франкфурт-на-Майне) вышла в свет книга воспоминаний «И у меня был край родной». Её автор — профессор медицины врач-педиатр Анна Кузнецова-Буданова.

Анна Константиновна родилась в 1898 году в Бежице, в семье рабочего. Она была двенадцатой из четырнадцати детей. В большей половине своей книги воспоминаний Анна Константиновна с глубоким чувством любви к своей малой родине повествует о незатейливом быте простых православных русских людей, традициях, праздниках, бедах и радостях рабочего посёлка. Её книга изобилует красивыми и выразительными подробностями и деталями. Можно смело сказать, что это настоящая жемчужина в исторической памяти Бежицкого района.

Хочется присоединиться к мнению известного православного богослова, мыслителя и видного церковного деятеля архиепископа Аверкия (Таушева), который в рецензии на книгу «И у меня был край родной» написал такие строки: «Замечательная, удивительно живо и увлекательно написанная книга, которая яркими чертами рисует жизнь в России до революции и какой эта жизнь стала после революции. Книгу эту следовало бы прочесть каждому православному русскому человеку, а особенно нужно это нашей молодёжи, не знающей прежней России и часто представляющей её в совершенно извращённом облике.

Автор рисует умилительно-трогательную картину патриархальной жизни простого малограмотного рабочего, отличавшегося глубокой религиозностью и высокими нравственными качествами, с его многодетной, в 14 человек детей, семьёй, к которой она принадлежала. И хотя жизнь простого народа того времени в России, по современным понятиям, не была богатой, днако, поражает её высокий духовный и культурный  уровень, жизнерадостность и трудолюбие жителей».

Жизненный путь Анны Константиновны Кузнецовой-Будановой сложился непросто. Она с успехом окончила в Бежице две ступени начальной школы, затем с золотой медалью Бежицкую женскую гимназию. Переехала в Харьков, где окончила медицинский факультет и стала детским врачом. Вышла замуж и родила сына. Во время фашистской оккупации в Харькове спасала от голодной смерти детей-сирот детского приюта. В 1944 году с семьёй уехала в эмиграцию и поселилась в пригороде Мюнхена. Участвовала вместе с мужем в создании русской гимназии при доме «Милосердный самарянин» в Мюнхене во главе с протоиереем Александром Киселёвым. Работала в лагере эмигрантов «Функ-Казерне». Сотрудничала с НТС. Была активной прихожанкой Мюнхенского кафедрального собора. В 1953 году у Анны Константиновны случился сердечный приступ, и она была вынуждена оставить врачебную практику. В 1958 году вышла её первая книга «Забытые сказки», в 1964-м вторая «Без пословицы — жизнь не молвится», затем она трудилась над большой книгой воспоминаний, вторая часть которой так и не ыла опубликована по всей видимости утрачена. Неоднократно писала статьи для русских периодических изданий, в том числе на религиозные темы. В 1974 году Анна Константиновна Кузнецова-Буданова скончалась в Мюнхене. Книга её воспоминаний вышла посмертно, небольшим тиражом в 500 экземпляров, её издали муж и сын Анны Константиновны Яков и Юрий Будановы.

Очень отрадно, что книгу воспоминаний Анны Константиновны Кузнецовой-Будановой «И у меня был край родной» теперь узнали и на родине автора. «Брянская ТЕМА» публикует отрывки из этой книги, с любезного разрешения Аллы Александровны, вдовы Юрия Яковлевича Буданова. Хочется надеяться, что когда-нибудь она будет переиздана в полном объёме и станет доступна всем любителям истории родного края. Из обширного материала книги для данной публикации нами отобраны лишь отдельные фрагменты первых трёх глав, в которых содержится общее описание жизни дореволюционной Бежицы.

БЕЖИЦА

Бежица — посёлок в тридцать пять тысяч жителей при Брянском заводе — расположилась на слиянии двух рек: Болвы и Десны. Болва — лесная, извилистая. Десна — широкая, с большими разливами весною. В этих местах были когда-то известные непроходимые брянские леса. В Бежице леса уже были вырублены, осталась только одна большая «роща» из высоких, толстых сосен. В окрестностях же эти леса ещё сохранились в своей первобытности.

Мне Бежица запомнилась такой, какой она была в начале этого столетия, до революции. Выросла Бежица благодаря построенному там большому машиностроительному заводу Брянского акционерного общества. Завод выпускал паровозы, вагоны, подъёмные краны, сельскохозяйственные машины, военное снаряжение и т. д. Работало на заводе от двенадцати до пятнадцати тысяч рабочих. Заводские постройки раскинулись ближе к месту слияния Болвы и Десны, посёлок же протянулся широкой полосой вдоль левого северного берега Десны на возвышенности на запад от завода. Спуск на заливной луг поймы реки Десны был крутой. Почва в Бежице песчаная и поэтому всегда сухая.

Прямые и широкие улицы тянулись от завода на запад. Пересекавшие их улицы шли к реке. Улицы — в основном немощёные, за редким исключением. Дома в посёлке были одноэтажные, деревянные, добротные срубы из цельных брёвен. К дому прилегал огород и сад с фруктовыми деревьями. Ближе к заводу — заводские дома, чаще из кирпича. Дальше от завода — дома частные, построенные рабочими и заводскими служащими. Завод давал рабочим большие участки земли (до полудесятины) в долгосрочную аренду и даже помогал строительным материалом. Леса у завода было много,  ыла и своя лесопилка и деревообделочный цех. Дома освещались керосиновыми лампами, только в заводских зданиях, в больнице, школе и продовольственных магазинах, как заводских, так и потребительского общества, было электричество. Воду жители носили домой в вёдрах на коромыслах из простых и артезианских колодцев. На заводе же, в больнице и в некоторых заводских домах был водопровод.

Почти возле каждого дома, за воротами, стояла лавочка, где вечерами соседи собирались и разговаривали обо всём, судачили возле колодца и приходившие за водой.

В Бежице рабочие жили подолгу. Был, так сказать, основной костяк, который крепко сжился с заводом. Мой отец проработал на заводе около сорока лет. Удерживал завод рабочих постоянным заработком, хорошими жилищными условиями и всем укладом жизни.

Четыре большие начальные школы с хорошими преподавателями охватывали всех детей школьного озраста. Тенистые рощи окружали школьные здания и делали их уютными. После окончания начальной школы дети имели возможность продолжать учение в двухклассном Министерском училище, или в городском четырёхклассном училище для мальчиков, или в  емесленном училище. Многие из девушек поступали после окончания Министерского училища в четвёртый  ласс женской гимназии (после дополнительной подготовки).

Кроме женской гимназии была в Бежице и мужская гимназия. Обе гимназии были с правами государственной гимназии, хотя и созданы при существенной материальной поддержке завода. За учение в гимназии надо было платить, а во всех остальных школах учение было бесплатное.

Для подготовки квалифицированных техников имелось ремесленное училище для мальчиков. Естественно, что завод уделял ему особое внимание. Четырёхлетнее обучение в нём было бесплатное. Это училище выпускало хороших мастеров. Наряду с учебными заведениями для детей и молодёжи были и бесплатные вечерние технические курсы для рабочих.

ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ

Описание Бежицы было бы неполным, если бы мы не остановились на общественной жизни в ней. Не только интеллигенция, но и широкие круги рабочих и служащих охотно отдавали свой досуг общественной работе. В Бежице было несколько обществ. Наибольшее значение имело, пожалуй, Благотворительное общество, которое содержало детский приют для сирот, богадельню для престарелых и оказывало различную материальную помощь нуждающимся, устраивало просветительные доклады, литературные суды и кино. Общество трезвости имело тоже свой парк для гуляний с летним театром для спектаклей.

Кроме этих больших обществ действовали и другие, например, Товарищество птицеводов, которое стремилось внедрить более продуктивные породы домашней птицы вместо простых. И в этом оно преуспевало.

Развитию общественной жизни в Бежице способствовала местная интеллигенция: учителя, врачи, инженеры и передовые рабочие. Так, Благотворительное общество возглавлял главный врач больницы доктор Михайлов, его заместителем был директор Министерского училища Смирнов, а секретарём — учитель Петропавловский.

Незадолго до Первой мировой войны возникло Общество по борьбе с туберкулёзом, которое энергично принялось собирать средства-пожертвования на постройку санатория для туберкулёзных из среды рабочих и их семейств. Вскоре такой санаторий был построен в сосновом лесу около железнодорожной станции Жуковка Риго-Орловской железной дороги. Существенную материальную поддержку при этом оказала больничная касса Брянского завода.

Инженеры и служащие завода объединялись в клубе, который носил полузакрытый характер, но библиотека клуба была общедоступной.

В Бежице было две церкви: одна большая — Преображенская — стояла на краю Бежицы, в лесу, близ реки Болвы, на возвышенности, а другая малая — Петра и Павла — в центре Бежицы, напротив вокзала станции Болва Риго-Орловской железной дороги.

ЗАВОД

Завод довлел над всем в Бежице. Прежде всего он был огромен и по занимаемой им площади, и по размерам цехов, особенно электрического, который просто назывался «электрическая станция». Там всё блестело и поражало необыкновенной аккуратностью. Внутренность этого цеха напоминала как бы раскрытый часовой механизм больших размеров.

Не менее поражал крановый цех своей величиной и игрой солнечных лучей на стеклянной крыше. А молотовой цех вблизи входных ворот поражал своим нескончаемым стуком «бух-бух» или «тук-тук». Главная контора завода была напротив большой церкви. В ней сосредоточился мозг завода: директор со своим заместителем, главный инженер, главный механик, главный бухгалтер,конструкторское бюро — одним словом, всё управление завода, решавшее и направлявшее всю его работу.

На заводе все работы начинались и кончались точно по часам, которые и оповещались громким гудком, слышным не только в Бежице, но и далеко в округе, за несколько вёрст. Первый гудок — протяжный — в шесть часов утра будил рабочих. Второй — более короткий — в шесть с половиной часов означал выход из дома рабочих на завод. Третий гудок в семь часов — совсем короткий — по нему входные ворота на завод закрывались. Днём, в двенадцать часов, гудок оповещал начало обеденного перерыва для рабочих и в два часа — его окончание. И, наконец, в шесть часов вечера громко и, как мне казалось, радостно гудок возвещал конец рабочего дня. Накануне праздников и по субботам обеденного перерыва не было, так как работа кончалась в три часа. Мы так привыкли к этим гудкам, к этой «музыке» в Бежице, что нам казалось странным не слышать их, когда мы бывали где-нибудь в другом месте.

К часам работы на заводе многое приспосабливалось в жизни Бежицы. Так, к шести часам утpa булочная была полна свежеиспечённых булок, баранок, калачей и хлебов разных сортов, и рабочие, идя на работу, могли по дороге купить себе нужное. Я любила смотреть, как быстро и старательно обслуживали продавцы покупателей. Также было и с баней: она была открыта для мужчин допоздна по субботам и в кануны праздников.

В церковные праздники и по воскресеньям работы на заводе не было вообще. Кроме общезаводского праздника, Ильина дня, каждый цех имел и свой праздник — день своего небесного покровителя. В этот день в здании цеха обычно служили молебен. О каком-либо несчастье на заводе или в посёлке (пожар и т. п.) тотчас оповещали громким и протяжным гудком в неурочное время, как бы взывая о помощи. Никогда и ничего не утаивалось, наоборот, общественность всегда призывалась к участию во всём.

У жителей Бежицы был свой уклад, который несколько менялся в зависимости от времени года, но во многом он был постоянен. Этот уклад как-то приспосабливался к заводу и его работе.

ИЛЬИН ДЕНЬ

Самым большим праздником в Бежице был, конечно, Ильин день — 20 июля — праздник завода. Начинался он обедней в большой церкви. После обедни на поляне перед церковью служили молебен: устраивался престол и перед ним расстилался ковер. Вокруг престола выстраивались в виде каре члены Вольнопожарного общества в форме, они держали шнур, охраняя престол, а народ стоял позади них. Молебен всегда проходил под открытым небом и, как я помню, под палящим солнцем.

После молебна был парад: пожарный обоз на лошадях в праздничной блестящей сбруе под бравурный марш духового оркестра проезжал галопом по поляне мимо публики и почти каждый год под раскаты грома.

«Это — говорили у нас, — Илья-пророк катит по небу на колеснице». Жаркий день разряжался проливным дождём. После парада всем членам Вольнопожарного общества устраивалось обильное угощение: заводская пекарня пекла им очень много пирогов, необыкновенно вкусных, с начинкой из мяса и риса. Наш зять, муж старшей сестры Глаши, был членом Вольнопожарного общества и приносил нам всем по пирогу, потому что сам он бывал уже к этому времени навеселе и ничего есть не хотел.

Вечером бывало всегда гулянье в парке Вольнопожарного общества, который мы называли «Роща». Начиналось гулянье в четыре-пять часов всякими народными развлечениями и состязаниями: например, любой желающий мог подняться на высокий гладкий столб и с его верхушки достать карманные часы как премию либо добежать первым до цели в мешке, завязанном у горла, и получить тоже приз. Самым смешным и забавным считалось состязание в еде пирога с черникой. На подставке в человеческий рост ставили пирог с черникой, четыре участника располагались вокруг пирога и начинали есть пирог по сигналу одновременно, каждый со своей стороны вглубь. Кто скорее добирался до середины пирога, тот зубами вытаскивал оттуда серебряный рубль. Конечно, многие участники смешили публику, поворачивая к ней своё лицо, испачканное черникой. Были и другие весёлые состязания. Весь вечер играл духовой оркестр.

ХОЗЯЙСТВО

Поднимались отец и мать обычно рано, в пять-шесть часов, всегда раньше, чем прогудит первый гудок. Отец собирался на работу, а мать давала ему завтрак, часто молоко с хлебом, а на работу резала ему на кусочки свойское сало на хлеб, иногда наливала и бутылочку молока, осенью давала и яблоко. Отец уходил на завод раньше, чем прогудит второй гудок, так как он никогда не спешил и начинал всё делать с большим запасом времени. В Бежице не было тогда других способов сообщения, кроме извозчиков, и все ходили пешком.

Проводив отца на работу, мать бралась за хозяйство. Прежде всего она шла в хлев, убирала корову, а потом доила её. На это у неё уходило часа два. Уже после коровы она принималась за печку. У нас была, как и у всех, русская печка. Пока шла топка, готовилась еда на весь день и грелась вода и для мытья посуды, и для питья корове. Для топки печки приносилась большая охапка дров. Дрова — «швырок» примерно в аршин длины — доставлял нам, как и всем, завод. Привозил заводской возчик целый воз дров по заказу. Помню, мать бывала довольна, когда привозились дрова берёзовые, а не осиновые. Берёзовые хорошо горели, а осиновые всегда шипели, и из них выделялась жидкость.

Обед у нас был простой и неприхотливый в двенадцать часов дня. Почти каждый день одно и то же: щи разные, в зависимости от времени года: зимой из кислой капусты, летом — из щавеля, осенью — из свежей капусты; да каши, тоже разные, либо гречневая (чаще всего), либо пшённая с молоком или со шкварками от топлёного сала, а то и с маслом и жареным луком (постом). На ужин доедали всё оставшееся от обеда. Русская печь держала тепло до вечера. Рабочие с завода шли домой обедать, а кто далеко жил, оставался на заводе, и ему приносили в судках обед домашние. Только некоторые, как мой отец, брали с собой завтрак на работу.

БУЧКА И БАНЯ

В каждой семье, а у нас были вообще большие семьи, важное место занимала стирка белья. Стирали бельё сами вручную. К стирке приготавливались заранее. Мать в намеченный день сразу же с утра начинала топить печь и нагревать щёлок: в воде варилась зола в мешочке, и вода становилась мягкой и мылкой. Тогда у нас ещё не было никаких стиральных порошков. Нагрев щёлока несколько больших чугунов, за корыто становились мать и мои старшие сёстры и стирали белье с мылом. Обыкновенно к обеду кончали стирку всего белья, а после обеда готовились уже его бучить. Это тоже была очень большая процедура: выстиранное бельё мать укладывала в нужном порядке в бук. Бук — это лёгкая бочка из-под цемента с дырками в дне. Поверх уложенного белья обильно накладывалась толстым слоем зола. Потом начинали специально топить печь, чтобы нагревать воду до кипения в больших чугунах и накалять бучки докрасна в углях. Бучка — это кусок стального рельса с дыркой. Кипящую в больших чугунах выливали на бельё в буке и тут же сразу опускали на ухвате в эту кипящую в буке воду раскалённую бучку.

После этого бук прикрывали заслонкой или плотным рядном. Вода в буке долго бурлила и постепенно просачивалась через все бельё на землю через дырки в дне бука. Отбучив бельё раза три-четыре, оставляли бук с бельём стоять до утра следующего дня. Вся вода за это время стекала из бука. Утром следующего дня бельё вынимали из бука и несли на речку для выполаскивания в проточной воде, даже зимою полоскали на реке в проруби. Сушили бельё на дворе или, зимою, на чердаке.

После такой стирки бельё становилось и чистым, и свежим, и даже ароматным. Так в то время народ хорошо и разумно, хотя и примитивными средствами, заботился о своём носильном белье.

Уделяя большое внимание стирке белья, мать не меньше заботилась и о нас всех. Раз в неделю она обязательно водила нас в баню. Две бани были заводские и работали четыре дня в неделю: по средам и четвергам — для женщин, по пятницам и субботам — для мужчин. Плата за вход была разная, в зависимости от класса. Самая простая и дешёвая общая баня — три копейки за взрослого, а мы, дети — в придачу к матери бесплатно, во втором классе — пять копеек, пятачок, и в первом — пятнадцать копеек. Мы ходили обычно в общую. И как мы там мылись! Воды можно было брать сколько хочешь, в парной вволю париться на верхних полках берёзовыми вениками (их приносили с собой), а потом обливаться холодной водой.

Жажду после бани утоляли квасом или брусничным рассолом. В бане мы не только мылись, но и все простуды излечивали в парной. Для железнодорожных рабочих и служащих была особая, бесплатная, баня при станции.

Сначала у нас была заводская квартира, так как отец не хотел связывать себя никакой собственностью. Вернее, он мечтал работать не на заводе, а в сельском хозяйстве. Поначалу эта квартира была хорошая и просторная. После же Столыпинской реформы наша семья уехала из Бежицы в купленное товариществом имение «Моски». Отец стал членом товарищества только что купленного имения. Из-за недостатка оборотных средств и нежелания других членов работать, отец не мог наладить, как нужно, хозяйство, и мы вернулись  в Бежицу. Вот тут-то нам пришлось трудно с устройством: заводской квартиры мы не могли сразу получить, а частные нас не хотели впускать с большим семейством. Наконец-то после долгих прошений мы получили заводскую квартиру из одной комнаты и кухни в бараке. К счастью, с двумя сараями, где мать могла опять держать корову. Помню, как обрадовалась мать даже такой скромной квартире.

В Бежице каждая семья старалась обзавестись коровой. У нас же мать держала всегда молочную корову хорошей породы. Корова в нашей семье была ценнейшим подспорьем, потому что часть молока мать продавала в больницу. На вырученные деньги мать к праздникам делала нам обновки: покупала материю для платьев или для пальто. Сестра Лиза обшивала нас всех. Она была портниха-самоучка и шила довольно хорошо.

Коренные семьи были по большей части многодетны. Дедушки и бабушки были в почёте. В нашей семье было четырнадцать человек детей. За столом не хватало мест за обедом, поэтому взрослые дети стояли во втором ряду. Ели все из одной общей миски деревянными ложками. Сваренное в щах мясо мать обыкновенно нарезала маленькими кусочками. По не писаному закону нельзя было зачерпнуть кусок мяса раньше отца. Если кто-либо из детей вёл себя не так, как надо, за столом, то ли вылавливал мясо из щей, то ли был небрежен с хлебом или что-либо в этом роде, отец тотчас хлопал его по лбу своей ложкой, что означало: «Веди себя хорошо!»

РУНДУК И ТОВАРЫ

Заработок отца — грамотного кладовщика — составлял перед войной тридцать пять рублей в месяц плюс наградные к Рождеству и к Пасхе. Хозяйство дома вела мать — неграмотная. В получку отец приносил и отдавал все деньги матери, а она уже сама ухитрялась сводить концы с концами так, чтобы в доме не только всегда имелось всё нужное, но даже чтобы все были одеты и обуты. Поэтому, как только отец приносил получку, мать с кем-либо из нас, детей, шла сразу же в продовольственный магазин со своими мешками и покупала прежде всего ржаную муку (пуда два) и пшеничную (пуд). Хлеб ржаной, булки и пироги мы пекли всегда сами в русской печи. Хлеб — по будням, булки — по праздникам. Тут же в бакалейном отделении покупали сахар (целую синюю голову фунтов в десять) и «Чай Высоцкого» (мать была большая любительница чая), покупали и всё остальное, необходимое. Уложив покупки на ручную тележку, мы везли их домой. Дома мать укладывала всё в рундук — специальный крепкий сундук, который стоял в чистом сарае, где был и погреб. В такой крепкий рундук с продуктами не могла залезть никакая мышь. Сделав покупку продуктов на весь месяц, мать спокойно могла вести хозяйство, не бегая к соседям занимать-одалживать что-либо . Молока своего у нас было всегда вволю. По утрам мы пили обыкновенно чай с молоком, сахар вприкуску.

Молоко топили в печке. Почти все любили пенки в топлёном молоке. Да оно и понятно: под пенкой отстаивались сливки в кувшине. Чтобы их никто не слизывал, у нас говорили, что, кто будет есть пенки с молока, у того будет ненастная свадьба.

По воскресеньям мы обязательно ходили в церковь к обедне. По воскресеньям же у нас бывали большие базары, куда ближайшие крестьяне привозили продавать свои продукты и товары: овощи, фрукты, сушёные грибы и свои изделия — холсты, лапти, веники и т. д. Как я помню, мы тоже старались использовать все дары природы.

Так спокойно и равномерно проходила жизнь. Казалось, что ничто не могло её всколыхнуть. У каждого были свои обязанности, и все исполняли их добросовестно.

Публикацию подготовил Денис ТИТКИН.
Фото из личных архивов Георгия ШМЕРИНА,
Геннадия КЛЮКИНА и самого автора.