Любовь и подвиг ефрейтора Рубан
Лето 1944 года. Продолжаются сражения с фашистской армией на границе Польши и Белоруссии. Ефрейтор Рубан, юная связистка 1-го Белорусского фронта, залечивает травмы, полученные во время очередного задания. Вдруг вбегает солдат: «Рубан! Рубан! К тебе начальство идёт! Собирайся скорее!» Мария кое-как опёрлась на свои повреждённые ноги, одеться не успела — так и осталась в мужских армейских кальсонах и рубахе. Вдруг на пороге комнаты появился Георгий Константинович Жуков. Маршал Советского Союза лично пришёл поблагодарить девушку за то, что она спасла от смерти тысячи людей… Этот и другие эпизоды своей военной биографии ветеран Мария Даниловна Позднякова (в девичестве Рубан) вспомнила специально для «Брянской ТЕМЫ».
Родом я с Украины, из Черниговской области. В 1928 году, когда мне исполнилось пять лет, начала работать в колхозе, каждое лето пасла огромное стадо гусей. Школы в нашей деревне не было, и я ходила за несколько километров в соседние Губичи. Окончила восьмилетку, собралась поступать в медицинский техникум, но мама отговорила, сказав: «Милая моя доченька, в жизни и так много бед и страданий. Натерпишься ещё. Нечего тебе смотреть на чужие болезни. Сердечко у тебя слабое, переживать будешь, не выдержишь такой работы!» Ох, как в воду мама глядела…
***
Мамин двоюродный брат работал завучем в Киевском авиастроительном техникуме. Летом 1939-го он как раз приехал навестить родных в нашу деревню. Мы пошли всей семьёй в гости к его матери, и я по секрету обмолвилась дяде, что, мол, в техникум хочу поступать, а родители не пускают. И он решил мой вопрос. Долго не церемонясь, прислал телеграмму в сентябре: «Приезжай поступать в наш техникум». Он большая шишка был по тем временам. Техникум работал при самолётостроительном заводе и готовил для предприятия профессиональные кадры.
Дядя сразу устроил меня на второй курс. Правда, прежде мне прошлось пройти сложное собеседование, но на все вопросы из общеобразовательной программы я ответила на «отлично». Тем более по математике у меня с первого класса была пятёрка, а царица наук для строителей — основной предмет. К слову, на нашем курсе обучалось 180 ребят и всего 4 девочки, и я среди них была самой младшей.
Техникум я закончила в 1941 году, получила специальность технолога. К войне нас официально не готовили, но преподавали «морзянку» и другие специфические предметы. Кто ж знал, на какие цели они нам потом пригодятся…
***
На нашем заводе выпускали «Яки», маленькие такие самолётики, и периодически производили испытания с использованием настоящих боеприпасов. Поэтому к взрывам, частенько сотрясавшим окна нашего общежития, мы привыкли.
В четыре утра 22 июня мы проснулись от страшного грохота. Я тут же предположила: «Наверное, новые испытания проводят. Какие-нибудь снаряды нестандартные привезли, оттого и гремит так!» Но взрывы не прекращались. Мы подбежали к окну. Из тюрьмы, которая располагалась рядом с нашим заводом, бежали заключённые в робах. Они как муравьи, потревоженные палкой, поспешно разбегались в разные стороны.
Первые бомбы Великой Отечественной войны были сброшены на наш авиационный завод. Были разрушены многие цеха и ангары с готовой техникой, а ещё попутно тюрьма и часть расположившихся по соседству жилых домов. К счастью, первые бомбёжки обошли стороной наше общежитие.
До шести часов утра мы оставались в неведении относительно того, что происходит вокруг. Потом забежал комендант общежития и сказал тихим испуганным голосом: «Девочки, беда случилась: нас бомбят». Кто бомбит? Никто толком не знал…
А потом по радио мы услышали обращение Молотова: «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления какихлибо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города: Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…»
***
Мы ждали указаний, что делать дальше. На второй день войны нам объявили, что завод эвакуируют в Новосибирск. За полторы недели мы полностью погрузили всё оборудование и технику «на колёса» и тронулись в путь. Двух моих однокурсниц забрали родители на первой же остановке под Киевом, остались только мы вдвоём с Ниной. Мой папа тоже присылал телеграмму, чтобы я всеми силами пробиралась домой по Днепру. Только вот сорвался мой побег — каждый человек был на счету и нас, бывших студентов, даже не выпускали с территории завода. Только ночевать мы уходили на кладбища, где скрывались от бомбёжек многие мирные жители Киева.
***
Железные дороги летом 41-го были перегружены. Составы с техникой и людьми подолгу стояли на перегонах. Наш эшелон был в числе немногих, которые гнали беспрепятственно. Под бомбёжки мы не попали, хотя немцы активно сбрасывали снаряды на железнодорожные линии. Препятствия в виде разрушенного бомбами полотна, наши ребята исправляли сами.
Перед отправкой мальчишки собрали себе по комплекту военного лётного обмундирования: тёплые сапоги, куртки, полушубки. Мы же, дурочки, взяли со склада только байковые одеяла. Плюс из личных вещей у меня было только старенькое пальтишко. Хорошо хоть, ребята были добрые и воспитанные. На станциях они меняли своё обмундирование на еду и подкармливали нас с Ниной.
В Новосибирск добирались чуть меньше месяца. Некоторых ребят с нашего курса сразу же отправили в Ташкент, а меня с Ниной определили работать в техотдел при сборочном цехе авиационного завода.
***
В Новосибирске было голодно. Наш завод неплохо снабжали, и можно было за деньги приобрести дополнительную пайку в столовой. Но где ж их взять эти деньги?
Бывало, покупали замороженные брикеты коровьего молока, завёрнутые в бумагу, дома их размораживали и чуть подкрашивали им каши.
В Новосибирске я познакомилась со своим будущим мужем. Мы с Ниной жили на квартире у одной старушки, вместе с нами комнату делила ещё одна девушка из эвакуированных. Работала она в пекарне артиллерийского училища. Каждую ночь им выдавали на пробу по буханке свежеиспечённого хлеба. Как говорится, ешь, сколько хочешь, а выносить нельзя. Правда, была одна лазейка — едва заметная дыра в заборе училища, через которую наша кормилица нелегально передавала хлеб.
Однажды мы по привычке пошли с Ниной за своим тайным пайком и попались в руки патруля. Время военное, за такое могли даже в тюрьму посадить. Но ребятам приглянулись молодые симпатичные девушки. И они обещали отпустить нас, если скажем свой адрес.
Парни заявились в гости на следующий же вечер. Да не с пустыми руками — котелок каши принесли! Бабушка наша обрадовалась — завидные женихи наклёвываются. Её семья тоже горя хлебнула: мужиков забрали на фронт и на её шее висели семь иждивенцев. Вот она и принялась наших патрульных привечать. Так и стала я с Николаем встречаться, а Нина с его другом.
Недолго длилось наше юношеское счастье. Буквально через месяц Колю забрали на фронт — в танковую артиллерию. Расставаясь, мы договорились, что будем писать друг другу письма, а когда война закончится, то он обязательно разыщет меня, и мы поженимся.
Слово он сдержал. Письма писал практически каждый день. Разыскивали нас на дорогах войны фронтовые треугольнички. Однажды ранило его на Украине, и Коля написал, мол, всё в порядке, немножко царапнуло. Только царапина такая была, что пришлось военному хирургу удалить ему два ребра.
***
Совершеннолетие настигло меня в сентябре 1941 года и отозвалось повесткой явиться в военкомат. Нину мою тоже пригласили, но на фронт не взяли: подружка не прошла медицинскую комиссию, оказалась негодной к службе из-за плохого зрения. Меня же отправили на полугодовое обучение военному делу в Томск, а потом радисткой на фронт.
Судьба моя должна была решиться на пересыльном пункте в Москве. Было это в середине 1942 года. Руководство поначалу планировало забросить меня в тыл, потому что я хорошо знала украинский и могла сойти за местную. Но когда пришёл «покупатель», так мы их называли, он посмотрел на меня и прямо сказал: «Такая мне не нужна — от одной радиостанции, которую я на неё повешу, упадёт!» Худенькая ведь была, всего 42 килограмма живого веса. Ой и расплакалась я тогда… Надо же в глаза сказать, что не годная! Вот сижу я, слёзы лью, и вдруг заходит один майор, подсаживается рядом и тихонечко говорит: «Пошли ко мне в батальон связисткой», и забрал в свою часть. Так я попала в 114-й стрелковый корпус на 1-й Белорусский фронт.
***
Первый бой был под Смоленском. Меня отправили в дивизию, которая форсировала Днепр. Помню, как я подошла к реке, взглянула на воду и поняла: не вода это. Кровь! И в этой грязно-красной жиже барахтались и один за другим погибали наши раненые.
Солдатики из нашего батальона наспех соорудили плот из нескольких брёвен, посадили на него меня с радиостанцией и поплыли под непрерывным обстрелом противника. Говорят иногда: «Пули падают градом», это не просто художественный образ. Днепр, действительно, был будто под проливным дождём.
***
Не люблю вспоминать военное время. Слишком больно. Расскажу лишь о некоторых эпизодах. Труднее всего нам далась Белоруссия, где в болотах погибли тысячи наших ребят. Мы продвигались вперёд. Связь тянуть по дороге нельзя, машины порвут своими колёсами. Прокладывать линии можно только в местах, где не пройдёт техника, и обязательно маскировать от диверсантов. Вот и шли лесами-болотами. Трясина по пояс — попадёшь в неё, считай, пропал. Нога в сапоге вязнет в считанные секунды. Я снимала сапоги, перебрасывала их на кочку побольше, а сама прыгала по маленьким босиком. Это и спасало. Те, кто пытался одолеть белорусские болота в сапогах, до сих пор покоятся, укрытые трясиной.
***
Опасность поджидала нас на границе Польши и Белоруссии. Враг отступал, но всеми силами стремился сохранить свои позиции. Перед границей мы понесли серьёзные потери и ждали пополнения. Разведка доложила: враг готовится нанести удар. Командование оценило ситуацию, и выяснилось, что дела совсем плохи. Мы не выдержим встречи с врагом. Чтобы победа оказалась на нашей стороне, следовало другим подразделениям, находившимся поблизости, ударить с тыла.
Командовал операцией по переходу границы лично Георгий Жуков. Он приказал любыми путями информировать войска, которые располагались от нас в 12 километрах. К тому моменту, когда мне поручили задание передать шифровку, трое наших связистов без вести пропали в белорусских лесах. Моя попытка была последней…
Мне принесли девичье цветастое платье, в подоле которого была мастерски зашита шифровка. Эту же шифровку, состоящую из одних цифр, мне пришлось выучить, а ещё за одну ночь научиться управлять лошадью. Я ведь должна была играть роль местной деревенской девушки, случайно оказавшейся ночью в лесу. У немцев было неписанное правило: солдат должен обязательно спать с трёх до шести ночи. Иначе капут! Как раз в это время я должна была проскакать 12 километров до соседнего подразделения.
Выехала спокойно, всё было в порядке. Но уже через пару километров, не чувствуя собственного тела, я гнала лошадь к цели. И всё била и била её, жерёбую, по животу шпорами. Лошадь споткнулась, «села» на передние ноги, а я по инерции перелетела через её голову и упала на жёсткую землю. Ударилась так сильно, что не могла пошевелиться. Ноги распухли. А лошадь стояла рядом на согнутых передних ногах и выла: «Уу-у-у… Уу-у-у…» И тут я стала умолять: «Лошадочка, миленькая, иди ко мне. Подползи, моя хорошая. Там ведь люди на рассвете погибнут, если мы с тобой шифровку не довезём…» И, не поверите, лошадка подползла ко мне. Забралась на неё кое-как, и поехали мы потихонечку. Донесение я доставила вовремя. Немцы проиграли этот бой. За это Георгий Константинович Жуков лично приходил поблагодарить меня. Много о чём мы говорили в тот вечер. Скажу только, что маршал обнял меня по-отечески, расцеловал и сказал: «Милый мой ребёнок, ты спасла тысячи людей!»
Кстати, приходил он без лишнего шума. В сопровождении двух солдат, в плащ-палатке, закрывавшей капюшоном практически всё лицо. Небольшого роста, коренастый. Правда, с виду и не подумаешь, что легендарный маршал.
***
В Польше тоже трудно было. Запуганное фашистами местное население относилось к нам с недоверием и даже с неприязнью. Ни молока, ни хлеба не допросишься. Но это в городах, а деревенские бабы иногда всё-таки подкармливали.
Польско-немецкую границу мы проходили… будто с крыльями за спиной! Тут уже победа, родименькая, чувствовалась! Солдаты начали умываться. Раньше об этом даже и не думалось. Бывало, зайдёт русский воин в немецкий дом, возьмёт чистое полотенце — лицо, закоптившееся на фронтах, вытрет и демонстративно бросит тряпицу на пол. Дальше этого, конечно, не заходило — не убивали, не бесчинствовали. Русский солдат хоть и настрадался, но душа у него не мстительная.
***
Серьёзные ранения во время войны я получала дважды. Первый раз, ещё в Белоруссии, осколочек попал мне в шею, но важных артерий не задел. Ну, и переломы ног были. На фронте такие ранения не считаются серьёзными. Хотели было отправить меня в тыл, на лечение в госпиталь, но я не поехала. Как только раны перестали кровоточить, догнала свой корпус и снова в бой.
Второе ранение произошло в Берлине в ночь с 1 на 2 мая 1945 года при штурме Бранденбургских ворот. Наш взвод: телефонистка, маскировщик и двое рядовых — тянул линию связи. Я шла последней. Солдаты попали на мину и погибли сразу, маскировщик умер по дороге в медсанбат, меня же взрывной волной отбросило на кусты, которые и смягчили падение. Крупный осколок попал в бедро (кстати, заклёпки, которые мне потом поставил немецкий хирург, до сих пор со мной), мелкие же осколки изрешетили кожу, плюс сильнейшая контузия. Сколько крови потеряла за эти сутки, знает только Бог. Я открывала глаза, смотрела в небо, начинала осознавать, где нахожусь, но стоило только пошевелиться, вновь погружалась в небытиё. В таком состоянии пролежала более суток, и спас меня… мой будущий муж Николай.
Танковая часть, в которой он служил, с Карельского фронта была переброшена к нашим войскам, тогда уже 2-му Белорусскому фронту. К тому времени Коля стал начальником штаба танкового полка. Мы нашли друг друга и периодически перезванивались по телефону, благо у каждого из нас имелся доступ к связи.
В тот день он захотел поздравить меня с 1 Мая, но ему ответили, что Маша на задании. Он позвонил на следующий день, но услышал в ответ, что ефрейтор Рубан не вернулась. Николай не мог поверить, что я погибла, и на своём военном «доджике» бросился на поиски. Провод, который мы тянули накануне, привёл его к месту трагедии. Я была ещё тёплой, но силы уже покидали меня. На руках он принёс свою невесту на сборный пункт, куда свозили всех раненых. А уходя, попросил передать, что это Николай Поздняков привёз. Вот такой была наша первая встреча после долгой разлуки.
***
О Великой Победе я узнала, вся завёрнутая в бинты, словно мумия. Разговаривать не могла, слышала очень плохо — всё это результаты контузии. Вдруг вижу, все вокруг засуетились, начали целоваться, обниматься, плакать… Ко мне подошла сестричка и написала на бумажке: «Мы победили! Война закончена!» А я вдруг подумала: быть такого не может, наверное, брешут. Было это 9 мая 1945 года. Моя война началась в Киеве и закончилась в Берлине.
***
С мужем Николаем мы прожили вместе всю жизнь. Воспитали двоих замечательных детей: дочь Светлану, которой я забеременела ещё в Германии, и сына Валеру. Сейчас я дождалась правнуков, правда, уже одна, без моего Коли…
В Брянск мы переехали в 1953 году. Муж с огромными усилиями вырвался из лап послефронтовой военной службы, закончил милицейскую академию в Ленинграде и перешёл работать в правоохранительные органы. Я всю жизнь проработала на камвольном комбинате.
***
Во время войны мы сражались за каждый сантиметр земли — уставшие, немытые, голодные. Но как только заиграет гармошка на привале, солдаты и пляшут, и песни поют, и куплеты на ходу сочиняют. И не понять никому, что это за народ такой!
А ведь сколько горя принесла нам война, не только фронтовикам, но и тем, кто самоотверженно трудился в тылу. Ещё в Новосибирске я видела, как маленькие дети работали на станках. Однажды перед отправкой я за
Александра САВЕЛЬКИНА.
Фото Геннадия САМОХВАЛОВА
и из архива Марии ПОЗДНЯКОВОЙ.
3380
Добавить комментарий