Для живописца Евгения Воскобойникова город Брянск стал третьей по счёту малой родиной. На свет будущий художник появился в Одессе, первые шаги в мир искусства сделал в Волгограде, ну а в Брянске состоялась первая выставка дипломированного художника, поселившегося в городе на Десне по настоянию молодой жены. С того самого 1976 года ведётся отсчёт выставок заслуженного художника России Евгения Воскобойникова: групповых и персональных, областных и зарубежных, всероссийских и международных. В год своего 60-летия в рамках большой юбилейной выставки Евгений Николаевич представил 84 картины, созданные им в разное время. «Брянская ТЕМА» побывала на вернисаже в художественном музее и разузнала подробности биографии известного Брянского живописца.

— Евгений Николаевич, в вашей официальной биографии местом рождения значится город Одесса. Так вы настоящий одессит?

— Не совсем. Мой отец родился в Одессе, мать — сталинградка. Когда началась война, матери было всего тринадцать лет. Жили они в деревне Орловка, это всего в семи километрах от Сталинграда. В окрестностях города шли страшные бои, во время очередной бомбёжки погибла моя бабушка. Мама буквально взяла своего шестилетнего брата за руку, и дети отправились в долгий путь куда глаза глядят. Чтобы прокормить себя и брата, мама находила мелкую работу. Но что могла сделать девочка? Постирать, кастрюли отдраить…

Вскоре брата пришлось сдать в приют, мальчик умирал от голода. А мама поскиталась ещё некоторое время по освобождённым от фашистов городам и к концу войны оказалась в Одессе. Сюда же с фронта после ранения и победы, заставшей его в Австрии, вернулся и мой отец. Там они и познакомились, обзавелись семьёй, детьми.

— Какие воспоминания остались у вас об Одессе тех лет?

— Мы жили в знаменитом Вознесенском переулке, недалеко от железнодорожного вокзала. Отец из старого сарая построил уютный деревянный домик. Мы жили по адресу Вознесенский переулок, дом восемнадцать, а по соседству в доме номер двадцать жила невеста писателя Ильи Ильфа. Соавтор «Золотого телёнка» и «Двенадцати стульев» частенько приходил в гости в дом по соседству. Да и вообще в Одессе тех времён проживало большое количество известных людей.

Мы счастливо прожили в этом городе какое-то время, а потом мать затосковала по родине. Во время войны она потеряла всех родных, в том числе сестру и брата. Обращение во всесоюзный розыск не принесло результатов, и мама решила сама съездить поискать свою семью. Или хотя бы просто надышаться воздухом родины.

В 60-м году вместе с шестилетним сыном и маленькой дочкой на руках мама отправилась в Сталинград, которому ещё год суждено было называться этим именем. От вокзала на попутке мы добрались до Орловки. Когда шли по деревне, навстречу попались какие-то женщины. Мама спросила, не знают ли они, где живёт Марфа, её родная тётя. Женщины показали, где находится её землянка. Потом состоялась очень трогательная встреча, мама узнала, что её брат Боря живёт в Сталинграде, сестра Тома тоже жива и обосновалась с семьёй в Крыму.

Когда мы вернулись в Одессу, мама стала уговаривать отца переехать на Волгу. Тем более отец постоянно уезжал в командировки, а родных в Одессе у мамы не было. После войны папа окончил курсы газоэлектросварщиков и часто ездил на заработки. Специалист был великолепный! Но несмотря на это, жизнь была трудной. В 1961 году родителям удалось поменять наш маленький домик в Одессе на квартиру в Волгограде, и мы переехали в только что переименованный город на Волге.

— Именно там вы начали увлекаться живописью?

— Это увлечение родилось намного раньше. Отец мой был очень талантливым человеком, художникомсамоучкой. Рисовал бесподобно! Иногда по вечерам он начинал рассказывать о войне, и все свои истории сопровождал маленькими иллюстрациями. Он изображал военную технику, людей, природу. И сейчас, как профессиональный художник, я могу с уверенностью сказать, что это были очень грамотные иллюстрации.

— А победу ваш папа тоже рисовал?

— Салют! Цветными карандашами! Кстати, у отца были и неплохие работы маслом, часть из них сейчас хранится в Одессе, в доме у моей сестры. Маслом отец рисовал пейзажи романтического плана: лунная дорожка на воде, лес, одинокая фигурка вдалеке… Естественно, благодаря его увлечению я с раннего детства был заражён бациллой творчества.

— И вы стали подпитывать свою «бациллу»…

— Да, мы жили в так называемом Тракторном районе, где располагался солидный Дворец культуры Волгоградского тракторного завода. Многие мои ровесники ходили на занятия в различные кружки и секции. Например, известный актёр Борис Матвеев заканчивал драматический кружок при Дворце, хорошо развиты были спортивные секции, была организована прекрасная изостудия, куда я сразу же и записался.

Занятия в студии вёл Иван Ильич Водопьянов. Во время войны он попал в плен, но рассказывал об этом крайне редко и неохотно. В студии занимались и маленькие ребята, и люди в возрасте. Мы, мальчишки, рисовали, к примеру, гипс, а мужчины по соседству — работали с натурой. Там же я познакомился со своим первым учителем живописи Борисом Ивановичем Маховым.

Однажды зимой, в выходной день, я писал в студии какой-то натюрморт. Зашёл Борис Иванович, посмотрел на мою работу и сказал: «Бери-ка ты этюдник, и пойдём учиться писать с натуры». И вот мы впервые отправились работать на берег Волги. Я со страхом начал писать натуру, а потом учитель подправил у меня несколько мазков и получился бесподобный этюд. Таким был мой первый пленэрный опыт в тринадцать лет. Борис Махов взял меня в ученики. Жил он по соседству, и учитель частенько приглашал меня в гости. Жена его была удивительная женщина, прекрасно разбиравшаяся в истории искусств. Долгие часы мы
проводили за разговорами об истоках творчества, пока Борис Иванович работал в своей домашней мастерской. Иногда я до часа ночи у них задерживался! Тогда ведь всё просто было…

Потом появился Толик Меньшов, и нас стало двое учеников у Махова. Так и произошло моё волгоградское становление по части натуры и живописи.

«В Брянск я приехал на три года и остался навсегда…»

— Вы с детства мечтали стать профессиональным художником или всё-таки были мысли о другой профессии?

— Да, это была мечта моего детства, тем более ещё в изостудии я начал делать неплохие успехи в живописи. После окончания школы поехал поступать в родную Одессу: там проживало много родственников. С первого раза не поступил, вернулся в Волгоград и загремел в армию. Служил в Германии, в городе Висмар, на берегу Балтийского моря. Затем снова поехал в Одессу и в 1972 году поступил на художественно-графический факультет одесского педагогического института, а закончил своё обучение на худграфе московского педагогического.

— Евгений Николаевич, а как же вас забросило в Брянск, далёкий и от Одессы, и от Волгограда?

— В Одессе, ещё перед переводом в Москву, я познакомился со своей будущей женой, она училась на преподавателя по классу фортепиано. Наша молодая творческая семья ютилась на маленькой съёмной квартирке, а вскоре на свет должна была появиться дочка. Жена стала уговаривать: «Не хочу в Одессе рожать, боюсь, хочу к маме в Брянск». Я согласился на переезд, правда, сам ещё доучивался и приехал в Брянск только через год. Думал, ладно, три года здесь поживём и вернёмся. Устроился на работу в отдел главного художника в управлении архитектуры. И так по воле судьбы я уже тридцать шесть лет живу в этом городе.

— А ведь именно здесь состоялась ваша первая серьёзная выставка…

— Было это в 1976 году в маленьком зальчике по улице Луначарского. Выставка объединяла творчество молодых художников Брянщины. С тех пор, можно сказать, и началась моя профессиональная творческая деятельность.

— После 1976 года в вашей официальной биографии значится множество групповых и персональных выставок, в том числе и зарубежных: в Хамельне, Ганновере… Расскажите, как вам удалось выйти на международную арену?

— Моя творческая дружба с Германией началась в 1999 году. В конце девяностых немецкая благотворительная организация «Паритет» во главе с НорбертомРаабе организовала в Брянске проект — гуманитарную акцию «Детям Чернобыля». Они стали оказывать помощь детским домам в Неготино, Севске, детскому саду для слабослышащих «Белоснежка» в Брянске. В состав благотворительной группы входил немецкий скульптор Зигфрид Левальд. В Брянске он оказался вместе с супругой Хельгой, и они захотели посетить выставку местных художников. Супруги Левальд познакомились с Володей Алдошиным, пригласили его в Германию, а в следующий раз пригласили также меня и Славу Машина.

Мы принимали участие в международном проекте «Искусство в лесу». Художники из Германии, Болгарии и России целый месяц жили во владениях барона фон Клинке в Хемельшенбурге, работали, а затем выставляли свои картины… под открытым небом на живописной лесной поляне! Выставка вызвала большой интерес у публики, картины хорошо продавались, и определённый процент от вырученных денег поступал в фонд помощи детям Чернобыля. Я несколько раз участвовал в подобных проектах, вскоре деловые отношения переросли в личную дружбу. Ежегодно я отправлялся в Германию, где в разных городах проводились мои персональные выставки. Когда мы собрали определённую сумму, то стали думать с Норбертом, как эффективнее использовать полученные средства. Я предложил организовать совместную выставку брянских и немецких детей, состоящую их иллюстраций к сказкам братьев Гримм. Брянская детская художественная школа во главе с директором Лилией Астаховой устроила конкурс «Немецкие сказки», в котором участвовали все желающие — от первоклассников до выпускников. Подобные отборочные туры были организованы в немецких городах Хамельн и Бад Пюрмонт. Так, в 2008 году совместными усилиями родился замечательный альбом немецких сказок и легенд. (Подробности читайте в журнале «Брянская ТЕМА» №5 (12) 2008 г.). В дальнейшем была издана и вторая подобная книга, но уже без моего участия.

От древней Руси до современной Европы

— На вашей юбилейной выставке выделяется особая серия работ — цикл «Путешествие по Европе». Вы писали их во время своих визитов в Германию?

— И не только. Последние годы я всё чаще отправлялся в Германию на собственном автомобиле. Однажды мой товарищ Саша Краюхин предложил поехать в Италию, тем более расстояния в Европе не кажутся большими. В Венецию мы решили добираться с остановкой в Мюнхене, где попали на «Октоберфест». А ещё посетили городок Нимфенбург, где в одной из галерей выставлены портреты европейских красавиц, в том числе и Амалии Крюденер — первой любви Фёдора Тютчева. Мне нужно было увидеть этот портрет, потому как руководство музея-усадьбы Овстуг заказало мне подобную работу для своей экспозиции. Убив два зайца, мы продолжили путь в Венецию, где мне удалось сделать несколько интересных работ, которые затем также вошли в цикл «Путешествие по Европе».

— Посетители выставки в художественном музее могли также увидеть ваши монументальные работы на историческую тематику. Например, знаменитые картины «Золотой век Руси Ярослава Мудрого» или «Дионисий с сыновьями Владимиром и Феодосием». Расскажите, как жанр исторической картины появился в вашем творчестве?

— Историческая картина — сложный жанр, особенно если учесть, что увлёкся я им в «голодные» девяностые. Кажется, художник Пластов однажды сказал, что картина — прожорливая скотина, которую надо кормить. Вот и «кормил» я свои детища различными подработками, а большие полотна писал для удовольствия. Ведь это счастье для человека, когда он занимается любимым делом, несмотря на трудности.

Увлечение исторической тематикой началось, когда я узнал, что в России существует всего одна работа иконописца Дионисия, сохранившаяся в первозданном виде, не угробленная последующими переписками. Это стенные росписи и иконостас собора Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря, выполненные мастером вместе со своими сыновьями Феодосием и Владимиром. Роспись была полностью закончена в 1502 году. Факт это чрезвычайно заинтересовал меня, и в 1995 году я начал работу сначала над образом самого иконописца (картина «Дионисий в Ферапонтовом монастыре»), а затем спустя пять лет написал произведение «Дионисий с сыновьями Владимиром и Феодосием».

Работал по этюдам, эскизам, историческим материалам. Внешний вид героев — это всего лишь художественный образ, здесь не обязательно следовать исторической достоверности, главное — передать дух эпохи. Однажды на выставке критик обвинил меня в несоответствии одежд на героях картины «Золотой век Руси Ярослава Мудрого» исторической правде. Но ведь нельзя сказать «неправда» в отношении художественного образа — как в литературе, так и в изобразительном искусстве.

— На создание картины «Золотой век Руси Ярослава Мудрого» у вас ушло целых два года…

— Работа эта большая, двухметровая. Я постоянно к ней возвращался. Картина стояла в мастерской, и, когда я писал портреты или пейзажи, вдохновение вдруг приходило, и я что-то   в ней доделывал. Длительный процесс работы над картиной интересен. Я счастлив, что познал кайф создания большого произведения.

— А сейчас какая тема вас вдохновляет?

— В настоящее время я чаще пишу на пленэре, меня увлекает тема «этюд-картина», мне нравится писать пейзажи.

— Получается, вы больше любите работать на пленэре, чем в студии?

— Да, люблю писать с натуры. Даже зимой, когда выезжаю на рыбалку, обязательно беру с собой этюдник и холст. Кстати, многие мои пейзажи были написаны, когда… рыба не клевала! И работы получались очень серьёзные, например «Весна в Рябчёвке». Правда, как рыбаку мне хвастаться нечем. Самый большой улов — щучка на два килограмма.

Город дивных ландшафтов

— Какие места в Брянске можете назвать своими любимыми? Может быть, какой-то пейзаж так и просится стать картиной!

— По этому поводу расскажу исторический анекдот. Однажды группа студентов училища ваяния и зодчества вышла на этюды. Были там и Исаак Левитан, и Константин Коровин… Один из тогдашних студентов впоследствии вспоминал, что они полдня бегали по лесу в поисках подходящего мотива, а Левитан сел возле первого куста и получились удивительные произведения. Так что всё зависит от мастерства художника, а красота… она во всём! Одно время у меня мастерская была в Бежице, и я из окна переписал весь ландшафт.

Когда молодой был, мог полдня бегать по полям и лесам, и ничего не найти, а сейчас могу выйти на двор художественного фонда и написать растущие там берёзки.

Приоритеты, конечно, есть, когда выезжаешь за город, но и это не так важно. К примеру, Волгоград ассоциируется у меня с потрясающими волжскими пейзажами, Одесса — это удивительные улицы старого города, а Брянск — это дивный ландшафт, потрясающая природа средней полосы. Город меня этим в себя и влюбил. Мне грустно было, когда я сюда ехал, думал, провинция — ни сохранившихся старых улочек, ни Волги… Но как только я оказался на привокзальной площади и увидел пышные ели, поселившиеся в самом городе, то очень удивился и начал присматриваться к Брянску.

А потом однажды мы с другом сели на электричку и поехали посмотреть Сельцо. Там, по дороге к реке, расположился небольшой сосновый лес. И я впервые увидел вековые сосны, окутанные инеем. Я обалдел!

Как-то я получил письмо от отца, в котором он написал мне: «Сынок, ты живёшь сейчас в местах, где я проходил с боями. Мы шли через Карачев и Белые Берега освобождать Брянск…» Видите, как тесно у нас на земле и как события и судьбы переплетаются.

— Евгений Николаевич, а где хранятся частички Брянщины, изображённые на ваших полотнах? И есть ли у вас ярые поклонники творчества?

— Мои работы находятся в художественных музеях и картинных галереях нашей страны, частных российских и зарубежных собраниях. В Европе их покупают во время выставок, а вот в Японию мои картины по пали случайно. Когда-то в девяностые один из брянских народных коллективов отправился на гастроли в Страну восходящего солнца. Я попросил выставить в холле концертных залов несколько своих работ. Все картины были очень быстро раскуплены!

Что касается почитателей, в Москве живёт одна женщина-коллекционер. И мне сказали, что она приобрела уже сорок моих работ!

Свобода. Творчество. Вдохновение

— Как вы думаете, что главное в профессии художника?

— Самокритичность. Обычное явление для художника: написал картину — нравится, постоит пару дней

— думаешь, ерунда. Это полезно: видеть свои ошибки, потому что в то же время ощущаешь некий рост. В пятьдесят ет я думал: что-то   я в этой жизни понял. А потом время стало шагать дальше, и я увидел, что и этого багажа, оказывается, мало. Сократ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю», только там есть продолжение: «Но другие не знают и этого». И достигая определённого момента в творчестве, становится понятно, над чем стоит работать дальше.

— Насколько художник должен быть свободен?

— В жизни мне довелось поработать в государственных учреждениях. С тех пор планёрки и рабочие собрания стали для меня страшным сном. По этой же причине много лет отказываюсь от преподавательской деятельности. Там ведь отмечаться надо, планы писать — это не для меня.

Внутреннюю свободу мне дала профессия, мои наставники, моя Одесса — город свободных людей. В одесские студенческие годы я, как и многие, увлекался современным искусством: постэкспрессионизмом, абстракционизмом, кубизмом… Властвовала полная свобода творчества, иучителя в этом нас поддерживали: не ломали, не загоняли в рамки реализма. И мой реализм — это осознанный личный выбор. Можно быть свободными, но не забывать, что существуют традиции, мастерство. Для меня мастерство — это главное. Ведь, к примеру, абстракционист Кандинский создавал прекрасные реалистические работы.

— А вдохновение ощутимо?

— Вдохновение посылается свыше, и да… оно ощутимо. Иногда я работаю неделю, две, месяц, а потом вдохновение затухает, и я делаю перерыв в ожидании нового пульсара, похожего на голод или жажду. Жажду творчества. И если вдохновение приходит, тогда уже сложно остановиться.

— Как вы думаете, зачем человеку необходим процесс созидания, творчества?

— Прежде всего, я думаю, это внутренняя потребность. Это как любовь. Если она долгая и настоящая, то и результаты окажутся достойными. Ну и, конечно же, радость творчества. Для меня это главное!

Александра САВЕЛЬКИНА.
Фото Геннадия САМОХВАЛОВА
и из личного архива Евгения ВОСКОБОЙНИКОВА.