Год назад в журнале «Брянская ТЕМА» № 9 (47) публиковались отрывки из книги воспоминаний «И у меня был край родной», написанной нашей замечательной землячкой, уроженкой Бежицы Анной Константиновной Кузнецовой-Будановой (1898–1974). Мы предлагаем нашим читателям познакомиться с ещё несколькими фрагментами из этой удивительной книги, в которых Анна Константиновна вспоминает о своих школьных и гимназических годах.

Каменная школа

Как только мне исполнилось семь лет, мать записала меня в начальную школу, записала в Каменную, куда ходили старшие сёстры и брат и которая считалась у нас центральной.

Занятия начинались у нас по всем школам молебном 16 августа, когда было ещё совсем жарко, как летом. Мать надела на меня чистенькое свежее платьице, хотя это и был будний день, сверх него — беленькую пелеринку с кружевцами, что придало мне сразу праздничный вид, и, держа меня за руку, повела в школу на молебен. Идти с матерью в первый раз в школу было совсем не страшно. В лице её я чувствовала большую защиту, она напоминала мне дом, где всё было для меня знакомо и привычно.

В день экзамена мать опять повела меня за руку в школу, а брат Георгий всё время внушал мне и даже кричал нам вдогонку:

— Самое главное, не бойся, Нюта, держись уверенно!

Пришли. Перед школой масса детей, кто на экзамен, а кто на переэкзаменовку. Стояли все перед школой и ждали, когда вызовут. Вызывали по очереди всех других детей, а меня как бы забыли. Наконец, слава Богу, выкрикнули и мою фамилию. Пошла я внутрь школы одна, без матери. В большом зале посредине — длинный-предлинный стол, покрытый зелёным сукном. Как увидела я эту торжественную обстановку, стало мне вот как страшно! Затряслись поджилки. От страха остановилась я далеко от стола как вкопанная, шагу вперёд не могу ступить. Тут проходил какой-то учитель и спросил меня, чего я так далеко от стола стою. А я еле-еле выдавила из себя:

— На экзамен.

— На экзамен, малютка? — удивлённо и как бы насмешливо протянул он, взял меня за плечи и повёл ближе к столу. Спросил, как меня зовут, как моя фамилия и что я умею делать. Я сначала отвечала шёпотом, а потом, как почувствовала, что учитель «не страшный», стала отвечать на его вопросы бойчее, вспомнила наставления Георгия:

— Зовут меня Нюткой, умею читать, писать и считать больше чем до ста!

— Хорошо, Нюта, прочитай мне вот это,— и спокойно заставил меня читать и считать и всё хвалил меня.

Я совсем успокоилась и на все вопросы, казавшиеся мне лёгкими, отвечала быстро и уверенно. Экзамен продолжался уже довольно долго, и я успела показать свои знания, как вдруг учитель спросил меня:

— А что ты знаешь наизусть, Нюта?

—  «Грибок»,— ответила я быстро.

Он попросил меня продекламировать это стихотворение. Тут начала я говорить «с выражением» стихотворение «Грибок»:

Я родился в день дождливый
С толстой ножкой, но прямой.
Надо мной земля лежала…

— Рассказывала я с различными интонациями, как пробивался из-под земли боровик, как он раздвигал прошлогодние листья и осматривался кругом.

Учитель искренно хохотал надо мной, а потом, не дав докончить стихотворение, сказал:

— Ну хорошо, Нюта, довольно, молодец!

И вот стала я ходить в школу, ходила после обеда к учительнице Ольге Ивановне Воскресенской. Наш класс состоял из вновь принятых, хорошо подготовленных девочек.

В классе нас было человек сорок — пятьдесят. В большинстве девочки были куда бойчее и смелее меня. Как только нам указали нашу классную комнату, почти все девочки бросились занимать первые ряды парт. Класс был большой, высокий, с большими окнами. Парты стояли в нём рядами, одна за другой. Семь парт составляли ряд. Всего в классе было три ряда. Между рядами был довольно узкий проход. За каждой партой сидело по три ученицы. Я, как более застенчивая и пугливая, очутилась за задней партой, только там, среди незнакомых мне девочек, было ещё свободное место. Мои соседки по парте оказались такими же тихими и послушными девочками, как и я, и мы вскоре сблизились.

Наша учительница — Ольга Ивановна Воскресенская — была не местная жительница, она приехала в Бежицу, кажется, из Москвы. Приехала-то она ненадолго, да так и задержалась в Каменной школе; в Москве же она была в университете. Муж её — Николай Иванович Воскресенский — был старшим учителем Каменной школы. Ольге Ивановне было лет за тридцать, держалась она с нами строго и сухо. Она не кричала на нас, но почему-то все её боялись и в её присутствии вели себя тихо.

С утра Ольга Ивановна занималась с нами чтением, грамматикой и арифметикой, а затем чистописанием и списыванием из книг или грамматическими упражнениями. Так потекли школьные дни. Я быстро освоилась со школой, привыкла к ней и перезнакомилась с одноклассницами.

На передних партах сидели дочки зажиточных родителей. Они ходили в школу более аккуратно одетые, в коричневых платьицах с чёрными передниками по образцу гимназисток.

Волосы их были заплетены в косички с бантами. С нами, более бедными и тихими, они держались несколько свысока. Особенно задавалась Нина Моисеева. Сидела она за одной из первых парт, приносила с собой завтрак, всегда что-либо  особенно вкусное: то булку с колбасой, то слойку — и всегда не то что ела свой завтрак, а скорее показывала его нам, дразнила нас.

Я чаще всего приносила на завтрак кусок чёрного хлеба и яблоко, которые съедала незаметно и быстро на перемене. Мы не любили эту Нину и прозвали её «задавахой».

Уроки я охотно делала дома сама. Мне крепко вошло в сознание, что теперь я должна уже работать — учиться, ведь учение — это работа для детей. И ученье мне казалось совсем нетрудным, а даже интересным. Помню, какое приятное было чувство, когда, бывало, приготовишь на завтра все уроки, книги с заданными уроками сложишь по порядку в стопочку, тетради с выполненными заданиями — тоже в стопочку под книги, в книжную сумку. У нас, девочек, не было ранцев, а были сумки из материи (мать шила их из чего-нибудь  старого). Только выучив уроки, я могла заниматься чем-либо  посторонним.

К Рождеству нам дали «сведения», где были выставлены отметки по всем предметам. У нас была пятибалльная система, и высшим баллом была пятёрка. У меня в сведениях были почти только пятёрки. Этому я тоже удивлялась, ведь я всегда отвечала так тихо и пугливо на все вопросы Ольги Ивановны.

Министерское училище

В Бежице находилась женская гимназия, но там была высокая плата за право учения, что было не по силам родителям многих девочек. Почти все мои подруги, которые хотели учиться дальше после окончания начальной школы, решили пойти учиться в двухклассное Министерское училище, где занятия были бесплатные, а программа большая: по некоторым предметам даже больше программы четвёртого класса гимназии, по другим — меньше. Во всяком случае можно было рассчитывать по окончании этого двухклассного училища поступить сразу в четвёртый класс гимназии, подготовив некоторые предметы до гимназических требований. Решила поступить в Министерское училище и я, чтобы через два года попытаться попасть во «святая святых», каковой мне представлялась тогда гимназия.

Все хлопоты по поступлению в училище легли теперь на меня самоё. Я узнала правила приёма, сама сочинила и подала прошение. «Знаний, полученных в начальной школе, мне недостаточно. Хочу дальше учиться»,— писала я в прошении. Но так как охотников дальше учиться бесплатно было много, то на осень были назначены приёмные экзамены.

Конкурс был большой, на одно место претендовало примерно четыре-пять кандидатов. На этот раз лето было для меня беспокойное, всё время мучил вопрос: попаду ли в Министерское училище?

Молебен 16 августа показал, что в Министерском училище более строгий порядок, чем в начальной школе: все ученики собраны в зал. Священник начинает молебствие. Мы все — ученики и учителя — громко поём «Царю Небесный!» После молебна директор училища Владимир Михайлович объявляет начало учебного года. Просит всех учеников быть аккуратными и прилежными. Затем назначают каждому классу его помещение. На стене зала висят списки учеников каждого класса.

И вот начала я знакомство с новой школой. Всё здесь мне ново: и помещение, и порядок, и учителя, и предметы. Училище это находилось на одной из окраин Бежицы. На большом участке вокруг него было много старых деревьев, целая роща, остатки бывшего тут когда-то  леса. Деревья росли совсем близко к дому. В этом саду мы гуляли на переменах. Само помещение деревянное и не такое большое, как Каменная школа. Коридоров не было: классы выходили прямо в зал. Классы — маленькие, тесные и даже темноватые из-за деревьев, окружавших дом. Обучение было смешанное: и мальчики, и девочки сидели вместе, этого не было в Каменной школе.

Что меня поразило с самого начала, так это ежедневная общая молитва в зале перед началом занятий. Все — и ученики, и учителя — пели сначала «Царю Небесный», а потом ученики по очереди читали молитву перед большой иконой, которая стояла в углу зала. Пение «Царю Небесный» звучало очень мощно и громко. После молитвы все расходились по классам. На молитву нельзя было опаздывать. Владимир Михайлович всегда присутствовал на молитве (он жил при школе) и замечал всех, кто опаздывал. Он вообще всё видел, всё замечал, был как бы «вездесущим». Следил за порядком очень рьяно. Замечания делал спокойно, мягко, но, получив раз замечание, не хотелось получать второе.

Все ученики почему-то боялись его, вернее, стеснялись своих провинностей, не хотели показаться Владимиру Михайловичу плохими, поэтому и старались быть всегда аккуратными.

Белобережская пустынь

Вскоре после переходных экзаменов Владимир Михайлович объявил нам, четвёртому и пятому классам, что поведёт нас в монастырь «Белые Берега». Монастырь этот находился от Бежицы вёрстах в тридцати. Расположен он был в дремучем лесу, на берегу маленькой речушки Снежки с песчаными белыми берегами и таким же дном. Местами берег зарос кустарником. Местность была очень живописная. Такое «путешествие» было для всех нас большой радостью. В назначенный день все собрались в школе, кто с мешком за плечами, кто с маленьким чемоданчиком или кошёлочкой в руках, а более опытные, как Владимир Михайлович, с рюкзаком за плечами. Шли мы пешком по просёлочным дорогам то лесом, то полями. Скоро дали себя почувствовать чемоданчики и кошёлочки. Начали пристраивать их на плечи, ибо руки очень уставали. Почти все сняли обувь и шли босиком, так было куда легче и приятней! По дороге Владимир Михайлович всё время рассказывал о своих далёких путешествиях в Египет, в Святую землю и другие страны. Был он опытный турист, хороший рассказчик, и мы с удовольствием слушали в пути его рассказы. В полдень мы остановились у дороги и закусили тем, что взяли из дома.

Только к вечеру пришли мы в монастырь и прежде всего побежали на речку купаться. После купанья усталости как не бывало! Разместили нас по кельям. Тут начались шалости, и откуда только что бралось?! Шум, крик и хохот не умолкали. Владимир Михайлович несколько раз подходил к двери и стучал, чтобы мы успокоились. На некоторое время мы затихали, а потом смеялись ещё громче. Так, кажется, в говоре и смехе прошла вся ночь.

А рано утром часть девочек сразу побежала на речку купаться, а другая — пошла с Владимиром Михайловичем в церковь и осматривать монастырь. Были мы и в трапезной и видели, как быстро едят монахи. Мы за ними не поспевали, раздавался звоночек, по которому сменялись кушанья, миски монахов были уже пусты, и их быстро убирали со стола.

Пробыли мы в монастыре три дня. Три дня была беспрерывная радость и веселье. Купанье в реке занимало большую часть времени. Оно нас всех очаровало. Конечно, мы посмотрели и все достопримечательности монастыря — видели и  «шапку Мономаха» (в сосновом лесу росла своеобразная сосна, все ветки её сгруппировались наверху в виде шапки), и  «великую колокольню», с которой было видно далеко вокруг, посмотрели мы и на отшельников-схимников, которые отрешились от мира и не выходили из своих келий.

Этот поход сблизил нас всех, особенно с Владимиром Михайловичем. Мы полюбили его искренно: так заботился он о нас и был так снисходителен к нашим шалостям. Тут же, по дороге домой, упросили мы его пойти с нами походом ещё куда-либо. Он дал согласие, и мы условились о других экскурсиях. Помню, ходили ещё куда-то тем летом, но экскурсию на «Белые Берега», как самое счастливое время, я, наверное, никогда не забуду. Этой экскурсией мы все долго жили потом, постоянно вспоминая различные моменты её…

Гимназия

Как-то незадолго перед Рождеством пришёл отец с завода насупленный, сердитый и невнятно пробормотал мне:

— Захотела учиться в гимназии, а теперь вот с меня вычитают так много денег при получке! А жить-то, на что будем?!

Мне сразу стало горько. Конечно, учиться в гимназии было очень интересно, и я училась хорошо, показывала отцу свои хорошие отметки. Но отца они не радовали, и, как мне казалось, они его не интересовали, он был как-то  равнодушен к ним. Тогда я решила пойти сразу к Владимиру Михайловичу в Министерское училище посоветоваться, как мне быть дальше. За право учения в гимназии брали шестьдесят пять рублей в год, а отец мой получал тридцать пять рублей в месяц.

Владимир Михайлович посоветовал мне подать прошение в Благотворительное общество о внесении за меня платы за учение в гимназии. Я, не медля, сделала это, и меня освободили от платы. Дело в том, что Владимир Михайлович, как я потом узнала, был членом и секретарём Благотворительного общества. Он видел, как мне хотелось учиться дальше, вот он и помог мне! С этих пор я заранее каждые полгода подавала прошение в Благотворительное общество, и меня всегда освобождали от платы. Конечно, меня всякий раз волновал вопрос, освободят ли и на следующие полгода, или нет?

Незаметно промелькнул четвёртый класс гимназии. Пришла весна, и вскоре после Пасхи начались переходные экзамены. Мне надо было хорошо перейти в пятый класс, чтобы иметь надежду быть освобождённой от платы и в будущем. Поэтому, кроме прилежного повторения всего курса, я раненько утром в день каждого экзамена шла в церковь, там молилась Богу и ставила свечку чаще всего Николаю Угоднику, прося его помочь мне хорошо сдать экзамен. В зависимости от трудности предмета я ставила свечку то за три копейки, то за пять, а то и за десять копеек. Из церкви шла я прямо на экзамен и очень хорошо его сдавала. Четвёртый класс я закончила с наградой первой степени за отличные успехи, то есть с похвальным листом и книгой-подарком. Похвальные листы всегда приурочивались к какому-либо  юбилею — Пушкина, Лермонтова и т. д. На них были нарисованы картины из произведений юбиляра. Раздавались награды на «акте», то есть на торжественном собрании, на котором присутствовали все гимназистки и все преподаватели, а также знатные гости и некоторые родители. На этих актах всегда бывали и председатель Благотворительного общества — доктор Михайлов, и секретарь — Владимир Михайлович Петропавловский. Владимир Михайлович садился среди нас — бывших учениц Министерского училища — и бывал очень доволен нами.

— Молодцы, девочки,— говорил он нам,— высоко держите знамя Министерского училища!

И правда, большинство отличных учениц гимназии были из Министерского училища.

Старшие классы

С шестого класса физику преподавал либеральный учитель Виктор Захарович Захаров. Приехал он из Москвы, где окончил университет. Держался он с нами совсем просто, как старший товарищ. Он от гимназии входил в родительский совет. К этому времени в гимназии были введены родительские советы, которые разбирали все возникавшие насущные вопросы. Это создавало более тесную связь гимназии с родителями. Через родительский совет можно было даже провести некоторые мероприятия. Так, как-то  в шестом или седьмом классе на уроке физики Виктор Захарович обратился к нам с вопросом:

— Какие пожелания есть у класса? — он хотел эти пожелания провести на родительском совете. Мы опешили от такого вопроса. Одна из девочек стала выкрикивать глупые пожелания: «Не наказывать за опоздание» и т. п. И потом вдруг Катя Киреева, девочка из простой семьи и довольно взбалмошная и недисциплинированная, выкрикнула:

— Пожелание, чтобы администрация гимназии не давала бы привилегий гимназисткам из более зажиточных семей!

Помню, как Виктор Захарович смутился, он то бледнел, то краснел, и в лице его было какое-то замешательство и неловкость. Не сразу начал он свою речь, а сперва задал всему классу и отдельно Кате Киреевой вопрос:

— Скажите, пожалуйста, кто у вас в классе считается первой ученицей и признаётся ли она таковой гимназией?

Все в один голос закричали, и Катя тоже:

— Ну, конечно, Аня Кузнецова!

А он опять:

— А чья она дочь? Разве она дочь богатого отца?

Все знали, что я очень бедная гимназистка и учусь бесплатно и в то же время пользуюсь всеобщей любовью и лаской в гимназии. От этих вопросов Виктора Захаровича девочки, поддерживавшие пожелание Кати Киреевой, смутились очень, Катя Киреева тоже. Она только пробормотала в своё оправдание, краснея:

— Ну, если бы Аню не считали первой, то возопили бы камни!

Виктор Захарович уже, видимо, успокоился и начал объяснять, что высказанное Катей Киреевой пожелание не имеет основания. Таких примеров, как я, было много, потому что было много гимназисток — дочерей рабочих, и они все ничем не отличались от других и очень часто были задушевными подругами богатых девочек. Виктор Захарович разошёлся и с чувством обиды отчитал этих смутьянок. Катя Киреева очень растерялась. Все девочки тоже осудили её. Но я не знаю, дошло ли до её сознания, что сказанное ею оскорбительно. Она была и после этого случая по-прежнему криклива и резка. Много позже я была поражена, узнав, что она стала коммунисткой. У таких людей, видно, и уши закрыты, и глаза ничего не видят, а сердце окаменело.

Прошли пятый, шестой и седьмой классы как в сладком сне. Обогащалось наше познание, развивались чувства к хорошему, доброму. Мы были в седьмом классе, когда началась в России революция (февраль 1917 года).

Гимназию (семь классов) я закончила отлично, с золотой медалью. Передо мной встал вопрос: специализироваться ли уже на учительницу или готовиться на аттестат зрелости, чтобы поступить в университет? Надо сказать, что программа женских гимназий отставала от мужских. Университет же требовал аттестат зрелости, который давала мужская гимназия. Я хотела учиться дальше на врача, поэтому и пошла готовиться на аттестат зрелости. Таких, как я, оказалась большая половина. Другая половина пошла в восьмой класс готовиться на учительниц народной школы.

Война

В июле 1914 г. в самый разгар лета разнеслась по Бежице весть, что началась война с немцами. В Бежице мобилизация рабочих проходила спокойно, конечно, не без того, чтобы по улице ходили провожаемые подвыпившие рабочие группами, с песнями. Правда, на станции при проводах мобилизованных бывали слёзы матерей, сестёр и жён. Эшелоны с солдатами пошли через Бежицу в сторону Риги. Часто можно было наблюдать, как проходившие поезда с солдатами встречались и провожались большими группами местного населения. А если поезд останавливался, женщины раздавали солдатам подарки: яблоки, табак и прочее. Солдат приветствовали искренно. Солдаты проехали, и скоро жизнь пошла своим чередом.

На заводе мобилизовано было не так уж много рабочих. Значительная часть рабочих получила освобождение от призыва вследствие того, что завод выполнял военные заказы.

Так прошёл весь год спокойно, но в сознании войны. У нас в гимназии была теперь особенность: на уроках рукоделия мы часто шили мужское бельё для солдат, а вне уроков готовили подарки солдатам по своему вкусу — либо шили кисеты для табака, либо подшивали носовые платки, либо обмётывали портянки из холста.
Но вот весною 1915 г. стало известно, что в Бежицу приедет Император Николай Александрович. Началась подготовка к этому приезду. Слыхала я, что на заводе хорошие специалисты-рабочие делали миниатюрные модели продукции завода: паровоз, боевую башню и др. У нас же в гимназии начальница усиленно старалась ввести форменную шляпу для всех гимназисток. До этого у нас были обязательны только форменные платья. К лету этого года ввели и форменную шляпу: соломенную, с небольшими прямыми полями и таким же прямым дном. Наши старшие гимназистки «фыркали» на такую форму, но всё же стали её носить.

Для встречи Царя была устроена специальная платформа и павильон возле главной конторы напротив Большой церкви. Мы, гимназистки и гимназисты, ученики всех школ, старейшие рабочие в выданных им кафтанах, вся администрация завода и духовенство были выстроены на поляне, где всегда бывали парады. Все были радостно настроены. Было много-много народа. Сначала прошёл пробный поезд. Потом подошёл царский поезд, ведомый высшим железнодорожным начальством. Из этого поезда чинно вышла большая группа людей. В многочисленной свите были люди с лентами наискось груди, со звёздами и орденами. Среди блестящей свиты шёл очень скромный, в простой военной форме Император Николай Второй. Вся группа направилась в церковь, затем отстояли молебен на поляне. После молебна Император скромно прошёл с рукой у козырька и с милой улыбкой перед всеми нами, выстроенными в ряды, а мы радостно кричали: «Ура!»

После молебна и парада Император направился со своей свитой и заводским начальством внутрь завода. Там он прошёл по всем цехам, где работа была приостановлена, но рабочие оставались на своих местах. В каждом цехе Императору показывали работу станков и вообще различные производственные процессы. При этом ему подносили модели машин заводского производства.

Нас распустили после молебна и парада по домам. Мы все были возбуждены только что виденной встречей.

Многие девочки пошли гулять по Бежице в надежде встретить ещё раз Императора. Я тоже пошла, но мне не посчастливилось, я его не встретила, а другие девочки были счастливее, видели Императора и рассказывали, что он ходил по улице без особой охраны и держался со всеми запросто. Весь народ приветствовал его радостно.

В связи с приездом Царя многие рабочие, проработавшие на заводе много лет, получили различные награды. Дирекция завода от имени акционерного общества Брянского завода пожертвовала на нужды раненых воинов сто тысяч рублей.

В тот же день Император уехал, и в Бежице пошли те же рабочие будни.

Майская стачка

В мае 1916 года под влиянием пришлых рабочих возникла на заводе забастовка. Я была уже в шестом классе гимназии, и забастовка эта казалась нам непонятным явлением.

Помню, как мы с Людой Н., бывало, идём в гимназию в час дня, а бастующие рабочие группами и кучками стоят праздно на улицах, близких к заводу, запрудив дорогу. Мы проходили мимо молча и не понимали, как можно так праздно проводить время.

Каких-либо других беспорядков в Бежице тогда не было. Всё шло своим чередом. Эта забастовка заставила администрацию завода постараться прекратить её путём частичного удовлетворения требований бастующих. Однако через некоторое время пришло распоряжение военных властей о сформировании на заводе рот военнообязанных рабочих, получивших отсрочку от призыва в армию. Командирами этих рот были назначены работавшие на заводе офицеры запаса. Это были в большинстве случаев инженеры или ответственные служащие завода. Военнообязанные, включённые в роты, не могли отлучаться из Бежицы без разрешения своего ротного командира. Время от времени эти роты собирались после работы, и с ними проводились занятия.

Жизнь в Бежице вошла снова в свою колею, только военнообязанные должны были носить военные фуражки.

1917 год

В Бежице, казалось, всё шло своим порядком. Рождество прошло, как обычно, с нашим традиционным большим вечером. В гимназии занятия шли с особым напряжением, так как мы готовились к выпускным экзаменам (у нас обычно лучшие ученицы награждались медалями — золотой, серебряной, а кроме того, председатель акционерного общества назначал определённую сумму на подарок лучшей ученице — золотую вещь).

Внезапно разнеслось по Бежице известие, что Император Николай II отрёкся от престола и что в России — революция.

В Бежице она ничем особенным не проявилась, кроме нескольких, кем-то  организованных, массовых шествий жителей с пением «Мы жертвою пали в борьбе роковой» и  «Вставай, поднимайся, рабочий народ, вставай на борьбу, люд голодный, раздайся клич мести народной». Ни я, ни многие другие не знали этих песен. Да и призыв к мести как-то  не умещался ни в голове, ни в сердце. Были несколько раз поначалу и митинги, на которые созывали какие-то незнакомые люди, где говорилось о том, почему произошла революция. Так, однажды я шла в гимназию мимо здания женской гимназии, в котором находился в то время лазарет (мы — гимназистки — занимались в здании мужской гимназии). До этого лазарета была подведена железная дорога, а возле его входа была устроена платформа, чтобы легче было переносить раненых из вагонов прямо в лазарет.

И вот какой-то не бежицкий человек взошёл на платформу и поднял руку, как бы призывая проходящих остановиться и послушать его. Многие остановились, остановилась и я, а этот «оратор» начал агитировать и выкрикивать такие слова:

— Кровопийцы! Пили нашу кровь! Вот и здесь лежат наши раненые, которые пролили свою кровь! — и т. д.

Я повернулась и скорее пошла дальше.

В Бежице было совсем спокойно. В качестве местной власти действовал Совет рабочих депутатов, избранный в цехах завода. На сто человек рабочих избирался один член совета. В совете большинство принадлежало членам партии меньшевиков и социалистов-революционеров, были беспартийные и несколько большевиков. Завод работал по-прежнему.

Гудки гудели в своё время. Все школы тоже работали по-старому.

Захват Бежицы

В конце лета 1918 года в обществе близких мне людей собрались мы поехать по железной дороге в жуковские леса за грибами. В один из тёплых предосенних дней мы с большими кузовками пошли рано утром на железнодорожную станцию, которая в Бежице называлась Болва. Гудки уже все прогудели, рабочие прошли на завод, в Бежице наступила та тишина, которая бывает только в эти утренние часы. Мы стояли на платформе и всматривались вдаль, ожидая поезда из Брянска, как вдруг началась по Бежице стрельба с разных сторон. В недоумении, что бы это могло значить, мы увидели, как через железнодорожные пути перебегали, сгорбившись и боязливо озираясь, какие-то чужие люди с ружьями в руках. Это были не наши, а пришлые люди, державшиеся по-воровски. Одна небольшая группа этих людей пришла на станцию и осталась там. Их никто не спрашивал, кто они и зачем пришли, все только сторонились их. Вдали были слышны выстрелы.

Позже мы узнали, что случайно стали свидетелями захвата Бежицы коммунистами-большевиками. Решение захватить Бежицу, как «вражеское гнездо», и установить там свою власть было принято большевиками в Москве и Орле. К этому захвату они тщательно подготовились, расставили с вечера свои силы вокруг Бежицы, в Городище, на горе, поставили даже пушки, чтобы бить по Бежице, если бы было оказано сопротивление. Всю ночь они подступали, чтобы на заре занять все важные пункты: здание Совета депутатов, милицию, станцию и т. д.

Увидев всё это, мы поняли, что тут что-то  неладное, и, не дожидаясь поезда, испуганные побежали домой. Как выяснилось, стреляли лишь для острастки, так как никакого сопротивления им оказано не было. К вечеру этого дня вся Бежица была в руках этих захватчиков-большевиков. В Совете рабочих депутатов Бежицы коммунистов было очень мало, потому что их наши рабочие не выбирали. По этой причине коммунисты-большевики рассматривали Бежицу как «вражеское гнездо».

С того августовского дня Бежица оказалась под властью большевиков. С их приходом изменился уклад нашей жизни. Прежде всего начали арестовывать тех, кто был против большевистского насилия. Сначала сажали в местную, быстро сооружённую в частном доме тюрьму, а потом пересылали арестованных в Брянск, Орёл, но чаще — в Москву. Затем стало плохо и с продовольствием. Все продукты в магазинах сразу куда-то исчезли, прекратился подвоз, и наступил голод. В городах и рабочих посёлках он чувствовался особенно: магазины и лавки были пусты, на базарах ничего не было. Даже картофель трудно было достать. Продукты питания можно было приобрести только в деревне, у крестьян. Однако и там купить их за деньги было нельзя: деньги не имели цены. Крестьяне соглашались давать продукты только в обмен на необходимые им вещи.

За хлебом

В нашей семье было то же самое, что и у других: есть стало нечего. Особенно плох был отец. Он всё молчал и крепился, а двигался как тень. Вот и решилась я, тогда ещё подросток, поехать с группой знакомых вместе с моей старшей замужней сестрой Леной в дальние хлебные места за Орёл.

Ехали мы в товарных вагонах, то высаживались, то опять взбирались в эти высокие товарные вагоны, если узнавали, что состав шёл в нужном нам направлении. Наконец, на одной из станций за Орлом решили вообще сойти и попробовать счастья в обмене своего товара на хлеб. В группе был уговор — помогать друг другу. Пошли по ближайшим деревням, разбрелись по разным хатам. У кого «товар» был выигрышней, тот скорее договаривался и щедро получал либо рожь, либо крупу. У кого же «товар» был старый — «с дырами» — у того дело шло плохо. В конце концов нам повезло, все из нашей группы наполнили свои мешки, получив пуда по два, а то и по три, и радостные и довольные направились в обратный путь с такой тяжёлой ношей. Я говорю радостные, потому что было приятно и радостно сознавать, что на какое-то время семья будет иметь что кушать.

Идём, кряхтим да приговариваем, подбадривая друг друга:

— Своя ношка не тяжка!

Вот и до станции добрались. Отдохнули и стали ра-зузнавать про поезд, будет ли он вообще и пойдёт ли в нужном направлении. Тогда не было ни расписаний, ни регулярности движения поездов, ни даже билетов для пассажиров. Всё было на особое везенье и удачу.

Кто-то из нашей группы разузнал про состав, который должен был пойти на Орёл — Москва: нужное нам направление. Стоял этот состав где-то  на дальнем пути. Нашли.

Забрались в один из товарных вагонов, где уже было полным-полно других мешочников. Однако нашлось место и для нас. Сидели тесно друг к другу, прямо на полу, на своих мешках с зерном. И вот тут-то и пошёл шепоток, что на станции Поныри, которую нам предстояло проезжать, стоит, мол, заградительный отряд чека, который борется с мешочничеством, отбирая всё, что находит. Этот заградительный отряд чекистов задерживал поезда, пока происходила проверка и тщательный обыск всех вагонов и людей.

Рассказывали, что некоторые мешочники делали специальные мешки под пальто, как будто ватники, простроченные вдоль сверху донизу, засыпая их равномерно зерном, но и эту маскировку раскрывали чекисты и с хохотом отбирали всё.

Узнав об этом заградительном отряде, наша группа сговорилась обойти пешком станцию Поныри, чтобы не лишиться выменянных продуктов. Для этого мы с нашим тяжёлым грузом сошли с поезда на станции перед Понырями и пошли в обход вёрст тридцать — сорок, чтобы прийти на следующую станцию после Понырей. Долго мы шли, но всё-таки пришли на намеченную станцию. Опять расспросы и узнавания, будет ли поезд, когда и где, то есть на каких путях. К нашему счастью, товарный состав стоял уже на путях, и он был битком набит мешочниками.

Долго стоял состав, не трогаясь с места, а мы боялись и дрожали, как бы ни пришли и сюда заградители. Мешочники-пассажиры, проехавшие с этим составом Поныри и потерявшие там свои продукты, жаловались, как бесчинствовали чекисты-заградители. Сколько плача и вопля было там! Какая жестокость!

Наконец тронулся и наш поезд. Но в последний момент, перед отходом, в наш вагон впрыгнул один молодой парень в полувоенной форме и с винтовкой, а не с мешком в руках.

У всех нас сразу что-то  ёкнуло внутри от появления этого нового попутчика. Он же тоже сразу повёл себя не как обыкновенный мешочник; он всё как-то  пристально присматривался, не говоря ни слова, сверлил всех нас своими взглядами и, наконец, заговорил:

— А вы всё-таки пробрались сюда со своими мешками, проклятые спекулянты!

Все как бы оледенели, разгадав сразу, что за птица вскочила к нам в вагон. Никто ему ничего не ответил, все только теснее жались к своим мешкам и друг к другу. Все молчали. Парень же, видя на всех лицах страх, всё больше входил в раж, подходил к некоторым близ сидящим, толкал ногой мешки, приговаривая:

— Всё равно изведём вас, сволочи! Ишь натаскали сколько! Грабят государство!.. Подождите, на первой же станции я приведу в этот вагон заградиловку! Они вас хорошенько потрусят, мать вашу так!..

И начал отпускать трёхэтажную матерщину. Поток ругательств так и сыпался, не останавливаясь. Он курил и как бы сплёвывал одно ругательство возмутительнее и гаже другого.

Тогда наша Лена не выдержала этого хамства и вдруг обратилась к нему:

— Ты, парень, не очень-то нас запугивай и не хорохорься! Ты видишь, что за люди едут, еле-еле дух переводят от голода, измучились совсем, чтобы достать кусок хлеба, а ты — «спекулянты»! Ты хоть глаза свои протри да посмотри хорошенько, какие это «спекулянты»? Несчастные люди, а ты — «спекулянты»!.. А потом, дорогой, придержи-ка свой язычок и не выражайся так, видишь, что в вагоне много женщин и девушек. Прекрати свою матерщину! Побойся Бога!

Эти умиротворяющие слова Лены возымели обратное действие, они как бы подлили масла в огонь. Глаза у него пуще прежнего заискрились, рот перекосился, и он грубо повернулся к Лене:

— Ну-ну, ты не очень смельчай, с…! А то я тебя в два счёта в расход пущу, с…! Ишь нашлась защитница, гад! Я тебе сам сейчас бог! Что хочу, то и сделаю с тобой!
Глаза налились кровью, изо рта брызгала слюна, и он наседал на Лену, выпуская мерзейшие ругательства. Я досадовала на Лену, чего она связалась с ним.

— Отвяжись, Бога ради! Как тебе не стыдно связываться с женщиной! — сказала Лена и повернулась к нему спиной.

Все молчали, и никто не вступился за Лену. Парень же не унимался и попытался было забрать у Лены мешок с мукой. Лена крепко ухватилась за мешок и не дала ему отобрать его. Это ещё больше разозлило парня, и он разразился новым потоком брани, все матерщинничал и матерщинничал, а потом вдруг:

— Ну, ты у меня узнаешь сейчас! Как я тебя пущу под откос!

И он рванул сильно дверь. Она взвизгнула и покатилась на роликах. Большой просвет образовался в стене вагона. Парень стал возле края просвета с явным намерением вытолкнуть из вагона Лену и, наслаждаясь страхом, который был на лицах всех мешочников, начал медленно считать:

— Р-а-а-з!.. Д-в-а-а!.. У меня захватило в груди от предстоящего ужаса…

— Три! — крикнула, взвизгнув, Лена и с силой толкнула парня в просвет открытой двери. Он, видимо, не ожидал этого толчка, потерял равновесие и вылетел из вагона идущего поезда.

Все замерли от неожиданного исхода. Только вздох облегчения вырвался у некоторых.

А поезд всё шёл и шёл… Колеса резко отбивали на стыках рельс «так-так… так-так». Все молчали. Как мы доехали до нашей станции, и не помню. Мне всё мерещилось, что вот-вот откроется дверь и появится разъярённый парень с винтовкой и начнёт стрелять в нас. Но дверь не открылась, и мы благополучно доехали до дома.

Колеса только, казалось мне, всё твердили: «так-так… так-так»…

Подготовил Денис ТИТКИН.
Использованы фото из архивов храма в честь
Преображения Господня, Георгия Шмерина,
Олега Евсука и РГАКФД