Константин Панасенко: «Мой позывной — «Ратмир», защитник мира…»
История эта не требует больших предисловий. Достаточно сказать, что согласно данным архивов с лета 1944-го по январь 1945-го в Восточную Пруссию было десантировано с самолётов около 130 разведгрупп по 10–15 человек каждая. 95% участников операции погибли или пропали без вести. Из тех, кто вернулся с задания, до сегодняшнего дня дожили всего три человека. Один из них — Константин Иванович Панасенко — живёт в Брянске. Вот его история.
Мне, видимо, судьбой было отписано стать радистом. С раннего детства я хорошо знал особенности этой работы: отец всю свою сознательную жизнь трудился телеграфистом на железной дороге. Сам он родом из слободы Юноковка, что на границе Украины и Курской области. Оттуда первым приехал в Брянск его старший брат, дядя Стёпа. Он устроился стрелочником на железной дороге, а потом переманил к себе и моего отца. Братья обосновались в железнодорожном посёлке Брянск-Льговский, ныне это Фокинский район.
А потом папа остался совсем один: дядя Стёпа заболел воспалением лёгких и скоропостижно умер. Одному трудно. Отец женился, на свет появились четверо его детей: старшая Валентина, я (в 1923 году), брат Толик и уже почти перед войной Галина. Мама не работала, вела домашнее хозяйство. У нас было 15 соток огорода, поросята, корова да четверо детей по лавкам. Куда тут работать ещё?!
***
До войны я успел окончить семь классов, в 1938 году поступил в Ордженикидзеградский машиностроительный техникум при заводе «Красный Профинтерн», ныне БМЗ. На занятия добирались на поездах. Тогда многие перемещались по железной дороге. На одном только «Красном Профинтерне» трудилось в довоенные годы более 25 тысяч рабочих, приезжали они из Жуковки, Сельцо, Карачева. Тогда это было нормально — выехать поездом в пять утра, чтобы успеть к первой смене.
***
На каникулах желающие из числа студентов могли остаться на заводе. Я подрабатывал на токарном станке, получал по 50 рублей в месяц, притом что зарплата отца была всего 65 рублей. Так и в 41-м, после окончания третьего курса, я устроился токарем на завод. Там и застала меня война. Помню, было воскресенье, и мы ещё удивлялись, почему это на аэродроме завыла сирена…
***
Нашу группу из техникума срочно собрали и отправили на окопы. Мне в тот год исполнилось 18 лет, но в армию поначалу призывали в основном 21-летних и старше. Бросили нас в район станции Синезёркикопать противотанковые рвы глубиной в человеческий рост, сооружать деревянные надолбы. Затем из-под Синезёрок перебросили под Ольховку, а потом и вовсе распустили по домам.
К тому времени мама с маленькой Галей эвакуировались с коллективом железной дороги, Толик вместе со своим техникумом уехал в Улан-Удэ, а старшая сестра давно уже жила в Чите. Остались только мы с отцом да корова.
Тайком вместе с соседом мы закопали в огороде швейную машинку и другое более или менее ценное имущество, я продал корову, и мы с отцом отправились в сторону Сухиничей —прочь из оккупированного Брянска. Помню, что фашисты заняли город, а с вокзала Брянск-1 всё ещё отправлялись поезда. На одном из таких составов мы добрались до Тамбова, а оттуда — на станцию Кын Молотовской области. Теперь она называется Пермским краем.
***
Папа продолжал работать телеграфистом, а я был шалтай-болтай, а это для военного времени «должность» совсем не престижная. Нужно было найти работу, вот и устроился кочегаром на лесопилку.
Однажды ночью дежурили со старшим кочегаром, разговорились, и он рассказал, что в городе Лысьва есть точно такой же техникум, как тот, который я не успел окончить в Брянске, и что там можно экстерном защитить диплом. Отец дал добро. Диплом я написал за три месяца. Правда, помогали ребята из техникума. А на защите и вовсе повезло — в комиссии был главный инженер завода, который сам родом из Брянска. Как земляк земляку он без лишних сомнений поставил мне «удовлетворительно».
***
С дипломом отправили меня на Лысьвенский машиностроительный военный завод в зенитно-снарядный цех — я насаживал калибровочные медные кольца на снаряды.
Работали по двенадцать часов. Питались капустой и хлебом, который нам выдавали в количестве 700 грамм на человека. Других вариантов не было. Ведро картошки стоило 600 рублей, как раз вся моя зарплата.
А зимы в тех краях суровые: воробей вылетает из-под стрехи, помашет крылышками и падает замертво. Мы даже в общежитие не ходили ночевать, в кузне построили нары — там и спали. Как-то привезли в Лысьву ребят-ремесленников из Ленинграда, и, не знаю по какой причине, оказались они на улице. С утра смотрим, а они лежат в снегу замёрзшие…
***
На войну меня поначалу не отпускали: действовала заводская броня. А тут райком комсомола объявил набор на курсы радистов. Я и ещё пятеро ребят всё-таки добились, чтобы нас призвали добровольцами. Так что16 января 1942 года я уже был в Тюмени, принимал присягу. Три месяца продолжался курс обучения, я освоил морзянку, мог передавать и принимать по 20–25 групп, состоявших из пяти символов каждая.
Из Тюмени нас отправили на Ленинградский фронт — в учебную роту 32-го полка связи. Там нас учили связываться с радиостанциями, выходить на них. А в конце этого курса я уже как книжку читал все эти тире и точки!
Из учебной роты меня отправили в 105-й отдельный батальон связи, где нас обучали ориентироваться в лесу, совершать марш-броски по 30 километров.
Мне это легко давалось, потому что был здоровый, сильный, выносливый.
Ещё до войны я увлекался гиревым спортом. Пригодились занятия и в Бежицком аэроклубе, где я успел совершить 8 прыжков с крыла кукурузника!
Из 105-го батальона связи перебросили меня в 40-й отдельный гвардейский батальон минёров, где готовили радистов и минёров для партизанских отрядов. К имеющимся навыкам прибавились умения переходить линию фронта, засекать огневые точки, захватывать «языка».
***
Несколько раз я ходил с группами 40-го батальона в тыл противника, и вдруг вызывают в особый отдел. Я поначалу испугался, может, натворил чего недозволенного. А вышло наоборот — предложили продолжить обучение в школе Главного разведывательного управления Красной Армии и отправили в Москву. Только прежде я подписал бумагу, что не имею права никому рассказывать, откуда родом, где живут мои родители и всё прочее. Другими словами, осталось от меня только имя— Константин, звание — младший сержант, да позывной— «Ратмир» (имя, которое переводится с древнего языка, как «защитник мира»). Остальное всё — вымысел, легенда.
***
Сборный пункт располагался в парке «Сокольники». По приезду нам сразу же предложили на выбор новенькие гражданские костюмы: шевиотовые или суконные. Мне такого прежде носить не приходилось, даже в техникум я ходил в простеньких штанишках и батькином железнодорожном кителе. Вот и тут не решился роскошествовать, выбрал суконный наряд. К нему выдали голубое шёлковое бельё (в нём вредители хуже плодятся), носки, ботинки со шнурками. А ещё приказали: носить — не жалеть, тереться побольше, чтобы одежда выглядела б/у.
И там же, когда были мы на сборном пункте, познакомился я с любовью всей своей жизни — Наташей. Она тоже приехала обучаться в школе разведчиков. Прошла мимо, взглянула украдкой, и меня словно током ударило.
До Тарасовки, куда нас распределили, нужно было самостоятельно добираться на метро. Я, конечно же, в метро прежде не ездил, а на эскалаторе тем более. Поэтому и замешкался возле первой ступеньки: как сделать шаг? А тут ещё
***
Нас часто посылали на тренировочные задания в Москву — отрабатывать слежку, учиться отсекать «хвост». Оказалось, что обнаружить преследователя несложно. Главное, иметь хорошую зрительную память. Идёшь по улице, один раз человек встретился, потом снова он же… С большой вероятностью это и есть преследователь. Но отсечь «хвост»— не самое сложное. Нас обязательно спрашивали, что мы запомнили по пути, например, главпочтамт, дом какой-нибудь особенный, название ресторана.
А потом пришло время настоящего задания. Я попал в разведгруппу из четырёх человек. Нас экипировали (я получил радиостанцию, аптечку, потому как был ещё и санинструктором, питание), поселили на квартире в Серебряном Бору. Выдали и оружие. Мы подсчитали с товарищами, что общий вес снаряжения получился около 30 килограммов.
Однажды в Серебряный Бор приехала Наташа. Будто предчувствовала долгую разлуку! Мы пошли гулять на канал, сидели на лавочке, разговаривали. А потом, как это водится, без предупреждений приехала машина, и я только успел сказать, оставляя в Москве свою любовь: «Не скучай, Наташа, всё равно будешь моя!»
В нарушение всех правил она назвала мне свою настоящую фамилию и село, откуда она родом. «Если останешься живой, обязательно найди меня», — запомнил я слова своей подруги.
***
Первое боевое задание я получил в августе 1943 года: был десантирован с группой «Орёл» в районе Минска. Нас было четверо: Володя — майор, Костя — капитан, Костя — младший сержант и Женя — старший сержант. Женя, единственная среди нас девушка, прежде уже была на задании и в школе ГРУ носила «Красную Звезду». Мы же были ещё не обстрелянные…
Высаживались возле деревни Стайки. Ориентировались на костры, которые разожгли для нас члены встречающей бригады. Когда прыгали с парашютом, у командира не выдержали лямки, и его сумка с картами упала куда-то в болото. Задержались, потратили несколько дней на поиски этой сумки, но тщетно. Прождали ещё некоторое время, пока не сбросят новые карты. И только потом двинули вперёд.
До города довели партизаны. Связь у них была налажена цепочкой. Запомнил, как они перекликались, сообщая свободен ли путь: и собаками лаяли, и петухами кричали. Как я потом узнал, многие радисты погибли, так и не добравшись до пункта назначения.
***
Я работал в Минске с группой «Пикус» (это название образовано от позывного командира). Эта группа контролировала передвижение войск противника по железной и шоссейной дорогам в направлении Молодечно — Минск — Борисов, а также дислокацию войск в Минске и базирование самолётов на Козыревском и Слепнянском аэродромах, их тип, время вылета и возвращения. Все эти сведения я передавал в Москву — в штаб ГРУ и штаб партизанского движения. За два месяца я успел передать около десятка таких сообщений, а потом фашисты изобрели пеленгаторы, и мне пришлось покинуть квартиру в Минске и уйти в разведроту партизанской бригады под командованием Героя Советского Союза Бориса Николаевича Лунина.
В партизанской «штурмовой» бригаде я провёл целый год, был радистом у них. Через связных продолжал работать с Минском. К слову, именно группой «Пикус» первой была обнаружена переброска тяжёлой техники, танков «Тигр», при подготовке немцами наступления на Курской дуге.
***
В партизанской бригаде имелась портативная типография. Наборщица — спасённая от расстрела еврейская девушка. Шофёр-голландец вёз машину с сорока евреями на расстрел, но сбежал к партизанам. Бывшие пленники оказались специалистами в разных ремёслах: портные, сапожники, наборщица, в общем, хорошие люди. Их распределили по отрядам. Я принимал сводки Совинформбюро, а она печатала газету, которая распространялась по гарнизонам, отрядам и сёлам.
***
В 1944 году наша бригада, как и многие другие партизанские соединения, пережила жёсткую блокаду: две недели мы просидели в болотах по пояс в воде, умирая от голода.
В ночь с 14 на 15 июня партизаны из последних сил решились на прорыв. Ценой огромных потерь часть бригад и отрядов смогли вырваться из окружения. Выбрались и мы.
Измученные, уставшие, мы вернулись на разорённую базу близ деревни Манылы, построили шалаши, восстановили связь с Минском. От связных, брата и сестры Самойловых, узнали, что немцы
25 июня, накануне операции по освобождению Белоруссии, получил телеграмму — приказ для партизан освободить дороги, шоссе, убрать с лесных дорог завалы, разминировать и отремонтировать мосты, подготовить подходы к железной дороге.
Также была дана команда произвести мобилизацию населения от 16 до 50 лет, собрать молодёжь в отрядах, а при подходе Советской армии передать новобранцев для её пополнения.
Наконец 3 июля 1944 года советские войска освободили Минск. Вернувшись в город, мы увидели лишь одни развалины. Я получил команду прибыть в Смоленск, где располагался разведотдел 3-го Белорусского фронта. Месяц пробыл в госпитале, подлечился, а после попал в Восточную Пруссию.
***
В той операции десантников сбрасывали с самолётов вслепую. Территория была разделена на секторы, куда бросали всё новые и новые силы, пока разведка не получала все необходимые данные.
Наша группа, «Восход» (снова позывной, никаких имён!), была второго формирования. Первая группа погибла в этом же районе…
Многих расстреливали в воздухе — на территории Восточной Пруссии была сконцентрирована большая группировка фашистких войск. Да и на земле негде укрыться: леса там как наши парки, спрятаться можно только в крапиве или малиннике.
***
Перед самым вылетом из группы «Восход» отчислили девушку-переводчицу и радиста-немца. Ребята рассказывали, что командир сыграл с ними злую шутку:
Тогда капитан сам пристрелил фашиста. Вместо радиста и переводчика в группу включили нас: меня и Николая-»Арнольда».
***
Сбросили нашу группу в районе польского города Гольдап с задачей установить контроль за переброской войск противника по железной и шоссейной дорогам от Кёнигсберга и Инстербурга на Гумбиннен и Шталупен, а также для выявления укреплений, дислокации войск и техники.
Приземлились удачно, если не считать, что мой парашют запутался в сосновых ветвях и меня, словно маятник, стукнуло всей левой стороной об сосну. Из носа и уха потекла кровь, но нужно было приступать к работе…
Мы назначили три места встречи на случай, если попадём в засаду и придётся уходить по одному. На первом пункте следовало ждать товарищей сутки, на втором — двое и т. д.
В этой операции я успел отправить только семь радиограмм. Командир с группой нарвались на охотничью засаду. Командир шёл первым, его ранило в пах. Я осмотрел его. Было ясно: «Восходу» не выжить. Хотели оставить его, а самим организованно уйти всей группой. Такой был закон у разведчиков.
Но командир наотрез отказался: приказал передать зашифрованную радиорамму, в которой, как оказалось, требовал выслать за ним самолёт. Он не хотел поступать как легендарная Аня Морозова из группы «Джек», как многие другие, которые жертвовали собой, чтобы спасти товарищей. Нет, он спасал собственную жизнь.
Сигнальными фонариками с земли мы указывали дорогу пилоту, я лично расчищал посадочную площадку (недаром же учился в аэроклубе!), а потом придерживал машину за крыло, разворачивал лёгкий самолёт У-2, пока ребята запихивали раненого командира. Самолёт поднялся и улетел, тем самым обнаружив нас для врага. Мы попытались уйти, но всюду натыкались на оцепление. И попались…
***
Я отошёл на несколько сотен метров, чтобы послать радиограмму о положении группы, о том, что на нас вышла цепь немецких солдат. Но завязалась перестрелка. Я разбил радиостанцию, разбросал ленты с кодами, хотел побежать наперерез цепи, догнать группу…
И вдруг на бегу провалился в какую-то яму с водой, заросшую крапивой. Может быть, это был колодец, может быть, заброшенная поилка для лосей. Но в любом случае укрытие, в которое я свалился, спасло мне жизнь. Я затаился. Немцы прошли всего в нескольких метрах от моего логова.
До ночи просидел я в заброшенной яме, съедаемый комарами. Когда выбрался, пошел к первой намеченной явке. Прождал сутки. Никто не пришёл. Побежал ко второй и там встретил Николая Крюкова, того самого «Арнольда».
Он рассказал, что дал приказ разбегаться в стороны. Кому повезёт — останется в живых. Только вот и там мы никого не дождались… Решили вдвоём пробираться к фронту.
Линию фронта перешли недалеко от города Сувалок, и только в 50–60 километрах за фронтом, недалеко от города Каунас, были задержаны заградотрядом. Нам обоим грозил штрафбат. Никакие объяснения не принимались во внимание, документов у нас не было…
***
Спасло меня и других разведчиков голубое шёлковое бельё. Когда перед отправкой в штрафбат, всех послали в баню, мы увидели ещё пять человек в таком же белье. Семерым уже легче. Как оказалось, у них с собой была радиостанция, но её тоже отобрали. Я пошёл вабанк — попросил дать всего один сигнал: если придут за нами — наша правда, если нет — везите, куда хотите. Командование на такую сделку согласилось. Шифры были потеряны, свои позывные я передал открытым текстом, радиоцентр услышал меня. Мы были спасены.
***
В Каунасе нас расселили по частным квартирам, выдали паёк, допрашивали каждый день, но в конце концов поверили и даже дали десять суток отпуска. Я приехал в Брянск, посмотрел на разрушенный город, на сожжённые дома и сады родного железнодорожного посёлка, на отца в землянке, которую он сам же и построил. Нерадостная картина. К тому же нужно было возвращаться на фронт.
***
Разведка бывает фронтовая (50 километров), глубинная (500 км) и агентурная (с внедрением агентов). Мне суждено было пройти все три этапа: агентурную — под Минском, глубинную — в Восточной Пруссии, фронтовую — после возвращения из отпуска в декабре 1944-го.
Я был прикомандирован радистом в моторазведроту 3-го Белорусского фронта. Рота прорывалась в тыл противника для разведки, диверсий, захвата «языков». В её составе я и дошёл до Кёнигсберга. Там война для меня закончилась — мне вернули и фамилию, и судьбу.
***
В октябре 1945 года, как обладатель диплома о среднем техническом образовании, был демобилизован. Вернулся в Брянск, устроился механиком в вагоноремонтный пункт станции Брянск-Льговский.
9 марта 1946 года в Брянск приехала и моя Наташа. Приехала, чтобы остаться здесь навсегда. Наташа Ткаченко, позывной «Чайка», проходила службу в разведотделе 3-го Украинского фронта в качестве радистки десантно-диверсионных разведгрупп с апреля 1944 года по май 1945 года. За этот период дважды направлялась в тыл противника. В июне 1944 года на территории Румынии была раскрыта и арестована полицией. Содержалась в каторжной тюрьме Бухареста, перенесла страшные пытки — кожа на спине у Наташи была вся порублена шомполами. От смерти спасло мою «Чайку» восстание рабочих. Месяц пролежала она в госпитале, а потом снова высадка — теперь уже под Будапештом. Операция длилась восемь дней. Приземляясь, Наташа сломала ногу, и всё равно продолжала выполнять задание. Мы счастливо прожили с ней долгие 64 года.
***
В канун великого праздника поздравляю дорогих ветеранов, ополченцев, тружеников тыла и всех жителей Брянщины с Днём Победы — с таким желанным для всех нас праздником! Пусть в эти майские дни в наши дома придёт счастье и благополучие, спокойствие и уверенность. Долгих лет жизни, богатырского здоровья всем нам, неиссякаемых сил и уверенности в завтрашнем дне! А ещё желаю, чтобы никогда больше не было войны…
Александра САВЕЛЬКИНА
Фото Михаила ФЁДОРОВА и из личного архива Константина ПАНАСЕНКО
4070
Добавить комментарий