История брянской связистки, которая вдохновила писателя Симонова

В своей жизни Пелагея Бибикова, связистка, воевавшая в составе Брянского фронта, давала интервью дважды. Первый раз случился в 1943 году. 20-летняя защитница Отечества рассказывала будущему писателю Константину Симонову о том, как ей раненой, под пулями чудом удалось вынести с поля боя рацию. Второе интервью ветеран Великой Отечественной войны дала накануне Дня освобождения Брянщины корреспонденту «Брянской ТЕМЫ». Так что откровенный рассказ Пелагеи Захаровны о войне и мире, жизни и смерти — настоящий эксклюзив специального выпуска нашего журнала.

Родом я из Воронежской области, села Третьяки. Теперь это Борисоглебский район, а в то время — Песковский. Многие знают эти места благодаря одному любопытному факту: в 1923 году Борисоглебскую военную авиационную школу лётчиков окончил знаменитый комбриг Валерий Чкалов.

Семья наша была большая: пять девок и один брат. Родители трудились в колхозе. Отец, Захар Бунин, по тем временам был очень грамотным человеком, окончил 4 класса приходской школы, читал газеты. Папа частенько поговаривал в начале 40-х, что может начаться война, но нам, детям, велел даже не заикаться об этом при чужих.

* * *

В 1941 году я окончила 9 классов, хотя по возрасту вполне подходила для 10-го. Родители почему-то отправили меня в школу годом позже. Видимо, в те непростые времена не во что было одеть первоклашку.

Началась война. Многих мужчин забрали на фронт. Жили мы рядом с правлением колхоза. Как-то отец встретил возле нашего дома председателя, а тот говорит: «Захар Ильич, отправь-ка свою дочку к нам на работу». На селе я считалась грамотной. Про меня так и говорили родителям: «Полинка ваша учёная…» Хоть по паспорту я Пелагея, но в семье и соседи — все звали меня Полиной.

Год проработала в правлении колхоза: секретарём, кассиром, счетоводом. Когда пришла зима, а немец напирал на наши города и сёла, всю сельскую молодёжь отправили рыть окопы. Меня оставляли в колхозе, но кто-то   запротестовал, кричали: «Секретаршу свою пошлите». Спрашивается, откуда столько ненависти? Пришлось ехать…

Все копали траншеи и противотанковые рвы в промёрзшей земле ровно по неделе, уезжали в село, а потом возвращались на такой же срок через месяц. Я же пробыла в лесу ровно полтора месяца. Однажды только попросилась домой переодеться. Отпустили. Когда в колхозе узнали о таком моём «подвиге», настояли: «Никуда больше не поедешь. Ты свою норму уже выполнила, да и здесь работы полно…»

* * *

В августе 1942 года немцы подобрались к Воронежу. В селе началась паника. Местные стали эвакуироваться: кто на Урал, кто в Сибирь. И вдруг мне прислали повестку — явиться в политотдел. Пришла. Стали расспрашивать, знаю ли я тропки в лесу между деревнями, смогу ли незаметно пробраться в указанную точку. Естественно, я здесь росла и знаю каждый сантиметр вокруг села. Расспросив меня обо всём, предложили остаться на подпольную работу, в случае если начнётся оккупация. Отказаться я не могла. А буквально через несколько дней мне принесли другую повестку — теперь уже на фронт…

О том, что я должна остаться в политотделе, мне велено было никому не говорить. Да и сама я это прекрасно понимала. Маме скажешь что-нибудь   , а она тут же — к куме. А потом удивляется: «Какая тут оказия-то? Кума Парашка никому не скажет!» Посоветоваться мне было не с кем. Решила идти на фронт. Знать бы, что фашисты до нашего села так и не дойдут, возможно, приняла бы другое решение…

* * *

Комиссию проходили в Песках. На нервной почве у меня всё тело пошло огромными красными пятнами. Показала их врачу, а он не глядя: «Ничего, пройдёт…» — поставил отметку «годен».

Отправили нас в Елец, в 161-й армейский запасной полк, роту связи. Стали проверять слух, у меня с этим всё в порядке было. Начали учить нас азбуке Морзе: ти — точка, та — тире. Ти-ти-ти ти-ти-ти та-та. Присвоили мне 13-й разряд. И сразу же — необстрелянных на фронт, Брянский фронт.

* * *

В поезде нас ехало восемь девочек. Мне тогда 20 лет было, остальные — ровесницы. Ничего не боялись, ничего не понимали. Только спрашивали: «А немцев живых мы хоть увидим?» А нам все как один отвечали: «Увидите, и не только живых…»

На фронт я попала 8 января 1943 года. Определили меня и ещё одну девушку в гаубичный дивизион. Воевать мы начали в Орловской области, деревне Покровка, а наступать предстояло по направлению деревни Дубки.

Две недели просидели в Покровке, а после, 26 января, — в бой. Помню, как красноармейцы выставили в ряд гаубицы, через два метра каждая, открыли огонь. Страсть, как сильно гремело! Отстрелялись и пошли вперёд…

Мы шли через минное поле. Вокруг — наши солдаты, убитые, раненые, снопами лежали на грязном снегу. Нам строго-настрого приказали: идти только по тропинке, сойдёшь с неё — подорвёшься на мине. А рядом раненые стонут: «Помогите. По-мо-ги-те…» А что я могу сделать? Я всего лишь радистка. До смерти перепуганная радистка. Когда нам разрешили об этом говорить, я как-то   рассказала историю своего первого боя на производстве. Вспоминала и рыдала. А потом сердце стало черстветь.

* * *

Брянск мы обогнули с южной стороны. Шли недалеко от Суземки, Трубчевска. Тогда ведь это одна область была — Орловская. Названия городов и посёлков не запоминали, не до этого было. В памяти остались только те населённые пункты, где произошло что-то   необычное. К примеру, в украинском городке Гута нас сильно бомбили, в Ямполе — наша машина подорвалась на противопехотной мине. Если бы была противотанковая, по кусочкам бы нас не собрали…

В Бучаче Тернопольской области встретились с бандеровцами. К вечеру мы освободили город и только принялись искать ночлег, как они стали стрелять по советским солдатам с балконов. Пришлось спешно уходить.

* * *

На войне я получила единственное ранение. Буквально в первом же наступлении, утром 27 января. После продолжительного марш-броска мы приближались к одной из деревень, которую предстояло освободить от фашистов. Шли по дороге, расчищенной от снега немцами. Командир дивизиона ехал первым на санях, я шла немного позади него. Разведка была где-то   в конце колонны, пехота и вовсе залегла спать…

Метров пятьдесят осталось до первого деревенского дома, как вдруг навстречу выскакивает немец с автоматом и кричит: «Фаер!» Огонь, значит, давай. И пулемётная очередь. Командир стал отстреливаться из пистолета, но тут же был убит. Кто-то скомандовал: «Ложись! Отползай!» Я упала на землю и стала ползти назад. Тем, кто шёл позади, было легче. Мне же предстояло ползти больше 800 метров. Единственное, что спасло, — огромные стены снега по обеим сторонам от дороги, больше походившей на траншею.

Следом за мной шла хозчасть. Люди отступили, а поперёк дороги лежала огромная убитая лошадь. Куда деваться? Перелезть через мёртвое животное, значит, подставить себя под пули. Но ничего не оставалось. Я вскарабкалась на огромное брюхо ещё тёплой лошади и в этот момент почувствовала жгучую боль в спине. Разрывная пуля прошла насквозь кожу, оставив огромную рану. По спине потекла горячая кровь. Лямку противогаза перебило, его я потеряла сразу. А рацию, раненая, тащила на себе до конца.

Я чувствовала, как вот-вот остановится моё сердце, казалось, что я теряю простой и знакомый навык — не могу дышать. Каждое движение причиняло боль. С минуту я отдыхала у какой-нибудь оставленной телеги, а после продолжала путь.

Вдруг стали реже стрелять. До конца осталось всего несколько метров, а сил — ровно на одно действие: встать. Ползти я уже не могла. Я шла по траншее, понимая, что я — живая мишень для врага. Так оно и было. Фашисты, кажется, уже забавляясь, стреляли по чуть живой девушке с рацией на плечах. Я слушала, как рядом пролетали пули — то спереди, то сзади…

До своих добралась уже в горячке, с огромной потерей крови, хотя ранение считалось касательным. Перевязали. Отправили в медсанбат. Слава Богу, что жива…

* * *

Медсанбат каждый день догонял свою дивизию. Перевязку мне делали всего пару раз. И каждый день раненые проходили пешком десятки километров. На телеге не усидишь — мороз. Я растянула жилы на ноге, еле успевала за обозом.

В один из дней на пути нам встретился командир полка связи. Я к нему: «Товарищ капитан, а наши где?» Отвечает: «На пополнении, вон в той хате…» — и указал на деревенский дом. Оказалось, за это время многие погибли, тяжелораненых отправили в госпиталь, остальным дали возможность отдохнуть. Я решила вернуться к своим.

* * *

После ранения состоялась моя встреча с писателем Константином Симоновым. За то, что я вынесла с поля боя рацию, меня приставили к награде. Он в качестве военного корреспондента приехал в подробностях узнать об этом случае. Тогда о нём мало что было известно, а я запомнила фамилию Симонов лишь потому, что такую фамилию носила сестра моей мамы. Стал расспрашивать, откуда я родом, чем занималась до войны. Всё в подробностях записал. Спрашиваю, зачем вам всё это? Улыбнулся: собираю материал для книги, будете моей героиней. Спустя много лет смотрела я один фильм, и вдруг вижу — девушка-связистка рассказывает корреспонденту, что родилась в Воронежской области, служила в колхозе счетоводом, вынесла с поля боя рацию… Может, это и есть моя история?

* * *

На фронте всё трудно. Каждый день — страх. Остановились как-то   в сельской школе на ночлег, легли спать. И вдруг слышим мины летят, одна за другой. А мы даже на улицу не стали выходить. Если ударит, всё равно никуда не денешься.

Для фашистов наши гаубицы были самой лакомой целью. На нас сыпали все виды снарядов. Напряжение постоянное. Многие ветераны сейчас рассказывают, как на фронте романы крутили. А у нас такая обстановка на передовой была, что у мужчин, кажется, ничего и не поднималось. Хотя мы, девочки, даже думать об этом не смели тогда.

Бывало, копали посреди поля ямы зимой, устилали дно соломой, прижимались поближе друг к другу, чтобы не замёрзнуть. А по небу наши самолёты летят — немцев бомбить.

Уже в Германии заняли какой-то домик. Я вышла во двор взять вещмешок. Он на снарядах лежал, нужно было забраться на «студебеккер», чтобы взять. Я запрыгнула на высокую американскую машину, на которой возили гаубицы, и вдруг — снаряд. Пролетел мимо и взорвался тут же во дворе. Бросила всё, скорее в дом. Забегаю, а все смотрят на меня ошарашенные, мол, что случилось. Отвечаю: «Да всё хорошо уже…» А они мне: «На шапку свою посмотри!» И, правда, вся шапка осколком разворочена, вата клоками торчит. Ещё бы несколько сантиметров — и голова моя такой же была бы.

Или под Чернобылем стояли в обороне, нужно было ночью на пароме форсировать Припять. А на той стороне всего 4 квадратных километра соснового бора, где наша пехота обосновалась, а вокруг — фашисты. Так и плыли через реку под пулемётным огнём. Оказались на противоположном берегу, а нам новая команда — плывите назад: вокруг фашисты, нечего здесь делать тяжёлой артиллерии.

* * *

Вижу себя сидящей на батарее. Вокруг гаубицы. Я в наушниках. Мне с наблюдательного пункта сигнал: «Стрела, Стрела, я Слива! К Бою!» И я командую: «Батарея, к бою!»

Все мы под Богом ходили. Но, главное, чтоб не под немцами!

* * *

Победу встретила в Чехословакии под авиационным обстрелом. Куражился, видимо, недобитый фашист. Хорошо, хоть не бомбил…

* * *

А после началась мирная жизнь. С мужем, родом он из Брянска, познакомилась в Ташкенте, куда нас обоих занесла судьба. Приехала вместе с ним на Брянщину. В городе на Десне родилась наша дочка, здесь я трудилась в мирное время — на предприятии «Стройсервис». Специально туда устроились с мужем, чтобы по очереди (работали мы посменно) присматривать за ребёнком.

Мы, ветераны Великой войны, дожившие до этих лет, принадлежим к поколению 40-х годов XX века. Это была лучшая молодёжь прошлого столетия. Великая Отечественная война застала нас в расцвете сил. Нам было по 18–20 лет, и мы шли на защиту Родины не ради романтических побуждений — нами двигала великая сила патриотизма. Я хочу, чтобы потомки позавидовали нам, нашему прореженному поколению. Хотя бы лишь потому, что мы смогли вынести на своих плечах всю тяжесть XX века!

Александра САВЕЛЬКИНА
Фото Михаила ФЁДОРОВА и из архива Пелагеи Захаровны БИБИКОВОЙ