Любовь Мезенцева: «Мне было пятнадцать, когда уходила на фронт…»
«Деревню нашу сожгли. От родительского дома остались одни головешки. Маму убило снарядом, папа — на фронте. Я устроилась в пекарню сушить сухари. Сами знаете, для чего: чтобы поесть, хлебушка-то хотелось. Пекарня была войсковая. Сначала она переместилась в Мятлево, потом на сортировку в Москву. И я следом. Так оказалась на фронте…» — откровенно начала свой рассказ ветеран Великой Отечественной войны Любовь Васильевна Мезенцева, участница освобождения Карачева. Когда в сентябре 1943 года шли бои за этот старинный городок, ей исполнилось всего 16 лет…
Мой отец был портным. Очень хорошим: за нарядами к нему приезжали даже из Москвы, от которой мы жили всего в 150 километрах. Отшивалась у него и первая моя учительница. Когда она приходила на примерки, я часто расспрашивала про школу. Однажды она предложила: «Пусть, пока тепло, Люба походит на уроки». Я, шестилетка, начала ходить на занятия и сразу стала ударницей — ниже четвёрок оценок не получала, так и осталась в классе. Перед войной я успела окончить восемь классов, хотя сама с 1927 года.
• • •
Детство моё было красивым и беззаботным. Грибов-ягод принести да травы свиньям нарвать — это я за работу не считаю. Детей в семье было пятеро, я самая старшая, а самый младший — Шурик, с 1940 года. Мама была чуть ли не единственной грамотной женщиной в деревне, работала бригадиром в колхозе. За младшими приглядывала бабушка.
Наша деревня Шестово располагалась на берегу красивой реки Шаня. Вода её была настолько прозрачной, что можно было наблюдать за передвижением многочисленных рыб и рыбёшек по песчаному руслу. Всё лето подростки проводили на реке, я сама частенько рыбачила: на удочку или сачком.
А самое яркое воспоминание из детства — переменки в школе. С пятого класса я обучалась в посёлке Мятлево, в 7 километрах от дома, жила на квартире. Школу организовали в старинном барском доме, где в просторном зале даже сохранился рояль. Во время переменок одна из старшеклассниц играла собачий вальс и польку, а мы танцевали в своё удовольствие.
• • •
Война началась, я была на каникулах. О нападении фашистов мы узнали только в 4 вечера. Прекрасно помню ощущение надвигающейся бури: по небу ползла чёрная грозовая туча, а по деревне весть — война идёт, война…
Вскоре началась мобилизация. Деревня наша «молодая», большинство мужчин были призывного возраста: в Шестово остались лишь женщины, дети и несколько стариков. Моему папе было около сорока лет, его сразу же отправили на фронт.
• • •
В октябре в деревне появились немцы. Первые — разведчики — заявились в советской форме. А потом пришли остальные, объявили себя хозяевами. Приговаривали, выдавая малышне конфетку: drei monat zurück ziehen. Мол, через три месяца захватим вашу страну и уйдём. Но через три месяца на них самих страшно было смотреть. Что у них на головах было! А что на ногах! Собирали по домам тёплую одежду и пуховые платки, всё на себя навешивали. Сапоги-валенки у деревенских отбирали. До сих пор перед глазами — под фашистскими носами замёрзшие сопли.
• • •
Помню первую бомбу. Был вечер, ребятня собралась на улице и вдруг слышим,
А после так бомбили, что у нас всё тряслось. Но мы не прятались. От смерти не спрячешься.
• • •
Зима в 41-м пришла рано. Как-то я отправилась кататься на лыжах, увлеклась прогулкой и приехала в соседний хутор, где жила моя тётя. Решила к ней заглянуть. А у тёти — гости: советские десантники, офицеры. Они как раз обедали. Военные рассказали, где спрятаны их парашюты, и вскоре спешно ушли. Я же преспокойно вернулась домой, собрала с десяток ребятишек, и на лыжах отправились мы за «трофеями». В деревню въехали ровной колонной, нагруженные массивными парашютами. Потом рубашек нашили. Удивительно, как нас не поймали! А ведь за тот десант расстреляли троих мужчин из тёткиного хутора. Разули, вывели босых за сарай и порешили.
• • •
Немцы недолго у нас хозяйничали. В декабре мы впервые услышали русское «Ура!» — это наступали советские солдаты. Немцы согнали всех жителей в соседнюю деревню и распределили по погребам. В нашем — ровно две недели ютились пять семейств. Малые дети сидели на лестнице, как куры.
Вокруг, практически не прекращаясь, велись бои. Вода закончилась сразу же. Весь снег вокруг подвала тоже давно «выпили». Один мужчина, бежавший из плена, решился выйти наружу, набрать воды. Он почти донёс полное ведро до нашего подземного убежища, как вдруг упал. Мы только видели, как вода, пульсирующими потоками, вытекала из наклонившегося ведра…
Потом кончился хлеб. Мама сказала: «Сидите тихо, пойду
Дедушка, её отец, не пошёл с нами в подвал. Одного боялся — сгореть заживо. «А если пуля убьёт, не страшно», — обречённо вздыхал дед. В дом его попал снаряд. Его тело мы нашли наполовину обгоревшим…
• • •
Почти перед самым освобождением деревни немцы решили перебросить всех женщин и детей с линии фронта в свой тыл. Собрали нас на окраине, да проворонили, как моя бабушка побежала в сторону Шестово. И мы следом.
Наш дом был третьим с краю. Во дворе осенью мы вырыли змеевидный окоп, утеплили его соломой. Полный набился окоп голодными и испуганными людьми. И тут мы с Генкой, моим братом погодкой, вспомнили, что
Немцы были на нашей стороне реки, советские солдатики — на другом. Однажды под утро проснулись от яркого зарева: это фашисты, отступая, сожгли деревню. А на той стороне реки, как будто навоз вывезли — чёрные горочки на снегу, это наши побитые солдаты. Почти все застрелены в голову. Мы это поняли, когда пошли с них валенки снимать. А как разуть мёртвого-окоченелого? Разрезали сзади и с усилием стаскивали. Потом зашивали дратвой. Вся деревня в такой обуви ходила. Немцы ведь нам ничего не оставили, всех разули.
• • •
До марта мы жили у моей тёти Насти, человек 20 набралось в её огромном доме. Потом другая тётя, мамина сестра, и её старый муж нашли запрятанную в лесах и потому сохранившуюся деревню в соседнем районе. Там купили дом на две половины, поселились в нём 4 семьи.
Гена работал в колхозе, а меня с 15 лет начали отправлять на расчистку аэродрома и ремонт дорог: мы пилили лес, таскали на себе брёвна.
А потом в нашей деревне обосновались советские войска. Была у них собственная пекарня. Я пошла туда сушить сухари. Сами знаете, для чего: чтобы поесть, хлебушка-то хотелось. Потом часть переехала в посёлок Мятлево, я за ней. Потом ещё дальше. Так оказалась в Москве…
• • •
На сортировочной станции собралось много эшелонов. Вдруг вижу, из вагона на перрон выходят люди с гармошкой, пляшут, песни поют. Самодеятельность! Из любопытства побежала к ним, разговорились и меня взяли с собой.
В марте 1943 года я вступила добровольцем в 667-й гаубичный полк 15-й артиллерийской Ленинградской Краснознаменной ордена Суворова 2-й степени дивизии прорыва резерва главного командования. Наша дивизия участвовала в самых тяжёлых прорывах. Например, 5 августа освободили Орёл, а Брянск, расположенный всего в ста километрах, только 17 сентября. Я начинала путь с освобождения Орла, Карачева, затем нас перебросили под Вязьму, на границу с Финляндией, в Тарту, потом под Таллин, в Восточную Пруссию, Кёнигсберг, в Моравию…
Самой страшной была битва за Карачев. Воздух гудел и стонал от запуска и взрывов снарядов. Ад продолжался три или четыре часа. А после пошли танки, пехота. Сколько ребят здесь полегло!
Самой трудной была ночь в Восточной Пруссии. Было это в феврале 1945 года. Навстречу нам двигалась немецкая колонна, пробиралась на острова Балтийского моря. Мы попали в окружение, когда остановились переночевать в небольшой деревушке. Поужинав, устроились на ночлег. Помню, что я оказалась в просторном одноэтажном доме, где на стенах висели охотничьи трофеи. Я нацепила свою шапочку на оленьи рога и прилегла отдохнуть на полу между двумя окнами. В 4 утра нас разбудил крик: «В ружьё!» Только-только успели выскочить из дома, как в окно полетела граната. Друг за дружкой побежали в костёл, расположенный через дорогу. Я проскочила, бежавшего позади мальчишку из медсанчасти перекосило пулемётом. Обернулась, а у него всё тело как решето…
Забрались в костёл, забаррикадировались и наблюдаем. Оружие у всех имелось, у меня — маленький пистолетик. Договорились, кто кого пристрелит, чтобы не пришлось фашистам сдаваться. В ту ночь мы потеряли больше двадцати человек. К счастью, наши солдаты одержали победу.
А самыми злющими противниками я бы назвала финнов. У них даже отдельные женские батальоны были, которые, не дрогнув, вырезали целые госпитали. Мы заходили в покинутые финские магазины: обувь по одному ботинку, одежда напополам разрезана. И ни души, ни собаки, ни кошки. Все ушли, всё забрали.
• • •
Дивизия — это целая организация, где имеется собственная почта, прокурор и следователь с секретарями, отделы финансов, снабжения и т. д. Первое время я работала на почте. Ежедневно нам доставляли по два мешка писем-треугольников, я их штемпелевала и сортировала по частям: 35-я бригада, 106-я бригада, 18-я бригада, 667-й отдельный полк, миномётный полк — а после разносила. Солдаты узнавали меня издалека, ещё бы — почтальон несёт весточку из дома.
Летом 44-го назначили меня на новую должность, стала помощником повара. «Пищу готовит вкусно, санитарное состояние пищеблока содержится в хорошем состоянии», — говорится в наградном листе. А после работы я бежала к своей подружке-машинистке, печатала текст одним пальчиком на машинке, училась. Когда подружка вышла замуж и уехала вслед за супругом-офицером, меня взяли работать в штаб. Машинисткой, в секретный отдел. В этой должности и встретила победу в Моравии, в легендарном мае 45-го.
• • •
С мужем нас познакомила самодеятельность: я пела, он играл на баяне, был клоуном. Сергей Гаврилович старше меня на 7 лет. В 1940 он поступил в 3-е Ленинградское артиллерийское училище, в 41-м был призван на фронт: после ускоренных курсов их отправили в Днепропетровск.
Первый наш короткий разговор состоялся в Финляндии, в 44-м. Вечерело, мы шли в подружкой, и вдруг —
Мы встретились снова в Польше, уже после Великой Победы. Я работала машинисткой в штабе, а мой начальник Виктор Шадрин оказался в госпитале вместе с Серёжей, разговорились, выяснилось, что они земляки. Начальник пригласил нового товарища к нам на танцы. И там уже мне некуда было деваться…
Жена начальника, Нина Петровна, всегда мне говорила: «Люба, если кто хоть пальцем тронет, ты сразу скажи. Виктор Петрович обидчика в порошок сотрёт». А в этот раз даже слушать про мои сомнения не стала, только улыбнулась: «Выходи за него. С Серёжей не пропадёшь». Свадьбу сыграли 22 июня 1945 года. Военторг выделил 10 литров спирта, командир бригады организовал охоту — офицеры настреляли целую машину диких коз и кроликов. Только поляки удивлялись: «Где невеста?» — потому что не было у меня ни белого платья, ни фаты.
Вместе мы прожили 54 года. Первенца я подарила супругу к первой годовщине Великой Победы, Танечка родилась 8 мая 1946 года. Ещё через два года родился сын, он пошёл по стопам отца, стал военным, офицером-подводником.
Полстраны объездили по городам, частям и гарнизонам, пока не обосновались в Орле, а после переехали по примеру дочери в Брянск. Дети мои учились в 8 школах, и всегда на одни пятёрки и четвёрки. Я счастливый человек: у меня 3 внуков и 5 правнуков. Все выросли замечательными, достойными людьми.
Говорят, худой мир лучше доброй войны. Не дай Бог детям и внукам пережить то, что выпало на долю нашего поколения. Человека эта ноша не сломает, но её очень и очень тяжело нести. Берегите мир. Берегите его, пожалуйста!
Текст: Александра Савелькина
Фото: Михаил Фёдоров, архив Любови Мезенцевой
2355
Добавить комментарий