Василий Вендин: «Из сотни бойцов выжить удалось лишь семерым…»

Детство моё было по-настоящему кочевым. Родился я в Курской губернии в 1926 году, но уже в начале 30-х наше семейство покинуло родную деревеньку. Мой отец и его младший брат Алексей пилили лес. Дядь Лёша был холост, а папа уже успел обзавестись семьёй — женой и двумя сыновьями. Так все вместе и скитались по России и Украине: где леса побольше.

Пила у них была огромная, под два метра высотой. Моей задачей перед переездом в новое местечко было упаковать её должным образом, аккуратно перевязать тряпочками. А после договаривались с проводниками, чтобы уложить инструмент там, где он никому не помешает. Так до войны я успел пожить в 14 городах и сёлах.

***

Летом 41-го мы жили в украинском Конотопе. Прекрасно помню, как 22 июня по просьбе матери я отправился на местный рынок. Вдруг по уличному радио передали: началась война, бомбили Киев… А жили мы всего-то в двухстах километрах от столицы!

Домой торопился, себя не помня. Вскоре собралась вся семья. Отцу удалось купить билеты на поезд. Мы бежали куда-нибудь подальше от войны, так и оказались в Сибири, в Свердловской области.

***

Все мужчины нашей семьи воевали на фронте. Первыми забрали отца и дядю. Потом моего старшего брата,1924 года рождения. Последним призвали меня, ещё семнадцатилетнего.

В июне 1943-го меня и других новобранцев отправили в Казань. Мне с товарищем выдали 2-метровое 16-килограммовое противотанковое ружьё, обучили, как им пользоваться, и — на фронт. С этой громадиной прошагал я пол-Белоруссии, потом ещё 180 километров по территории Польши, и один Бог знает, сколько ещё вёрст по прибалтийским Эстонии, Литве, Латвии. Бывало, идёшь ночью с ПТР на плече, задремлешь на секунду, зазеваешься, а потом ходишь с синяком на лбу — от резкого удара металлом.

***

Не знаю, чем фашисты начиняли свои самолёты, но ревели они, словно дикие звери. Первая бомбёжка настигла нас в чистом поле. Полегли на землю, сжались, сами не свои от страха. И вдруг дождик пошёл: промочил нас, покрестил.

Это только первое время кажется, что бомбёжка — это страшно. Потом привыкаешь: не к взрывам и к смерти. К этому нельзя привыкнуть. К обстановке войны.

***

Никому не дано знать, где смерть настигнет. Иногда бежишь в атаку в плащ-палатке под пулемётным дождём, и плащ-палатка эта, словно крылья по бокам.

В Прибалтике вода близко: окопы невозможно было копать, тут же вода начинала хлюпать. Так и ходили по щиколотку в воде.

Добежишь до укрытия, осмотришься: а ткань вся, как сито. А сам цел. Вот оно фронтовое счастье.

Как-то вечером в наш батальон пришли два брата-близнеца, украинцы. Высокие, статные, похожие как две капли воды. Спрашивают: «Как у вас тут обстановка?» Говорим: «Что рассказывать? Сами осмотритесь, познакомьтесь с местностью. Вот там — пулемёт фашистский стоит, там — пушка». Один из братьев, вглядываясь в темноту, положил руку на край окопа, ему патроном гранатомётным кисть и оторвало. Санитары увели его, а брату под утро в траншее стопу разворотило.

А ещё был у меня фронтовой товарищ, белорус по фамилии Заяц. Он где-то в Прибалтике чистую общую тетрадь с красивой обложкой раздобыл, и даже листика никому не давал, говорил: домой отвезу. Вечером в траншее устроил Заяц себе нору: в земляной нише набросал еловых ветвей, устроился поудобнее… И вдруг в окоп попала мина. Как раз в то самое место. Человека буквально размазало по земляной стене.

***

В одном месте под Ригой нужно было прорвать большое укрепление фашистов. Накануне наступления к нам пригнали штрафников под охраной. И приказали: ни в коем случае не подходить, не общаться. Окопались они в том месте, где указано, и стали ждать утра. А утром — артподготовка: немцы по нам бьют, мы по ним. Кто в живых остался, того и счастье. Штрафников первыми бросили в бой. Выжили единицы.

Или такая история… Фашисты обосновали свой оборонительный пункт на пригорке: пехоте никак неподобраться. Мы засели внизу, затаились, ждём — час, другой. Больше всего хотелось пить, и, как назло, на видном месте колодец-журавль стоит. Думали-думали, всё-таки решили сходить, воды набрать. Да как-то неловко котелок в воду упустили, пришлось доставать. А вокруг постреливают…

Вдруг две «Катюши» наши выезжают. Солдат высунулся из кабины, орёт: «Сумасшедшие! Уходите! Ложитесь!» Мы, ошеломлённые, разбежались. А они как дали разом 36 снарядов по той высоте, и нам сразу хорошо стало, с такой огневой поддержкой мы в атаку уверенно пошли.

***

Война — вереница случайностей. Как-то вышли из лощины по тропинке, натоптанной скотом, видим: немцы в озере барахтаются, совершенно голые, кричат что-то на своём. Рядом с озером располагались какие-то постройки, мы спрятались за одним из сараев и внезапно напали, начали из автоматов-пулемётов стрелять.
Кого убили, кого ранили. Но проверять не стали, дальше пошли своей дорогой.

Немцы смерть принимали гордо. Редко умоляли о пощаде. Однажды нас остановил фашистский дзот. Крепко держал враг позицию, но мы гранаты побросали в траншеи и… тишина. Только один голос слышен был: «Их бин цех!» — кричал, мол, чех я. Хотя какой там мог быть чех? И его порешили…

А мирное население, естественно, не трогали. Как-то видим, женщины с детьми под крышей спрятались, куда обычно сухой торф грузят. Смотрят на нас, глаза таращат. Мы помещение осмотрели и ушли.

***

В Прибалтике вода близко. Там болота, много маленьких рек, топи. Окопы невозможно было копать, тут же вода начинала хлюпать. Даже в хорошую погоду ходили в окопе по щиколотку в воде. Портянки сушить было не на чем. Мучения закончились, когда на пути стали попадаться оставленные фашистами города.
Местные жители, вопреки расхожему мнению, очень радовались красноармейцам.

Особенно радушной была встреча в столице Латвии Риге. Люди вышли на улицы. Девушки и пожилые женщины обнимали нас, благодарили, плакали. Нам дарили печенье, конфеты, несли даже сигареты. Всё это было очень трогательно. Когда мы остановились на постой, к нам приходили местные жители, спрашивали, чем помочь. И тут у меня появились новые фланелевые портянки…

***

А питание какое на фронте? Бывало, стояли неделями в обороне, раз в сутки приносили термос на 20 литров, вода и мукой заболтано. А ещё буханочку хлеба, с четверть обычной. На две части её разломишь — одну сразу съешь, другую за пазухой носишь. А у фрицев завсегда было кофе во фляжках и баночки пластмассовые с «перекусами»: масло, хлеб. Бывало, что у мёртвого врага эти «перекусы» заимствовали.

Когда по Прибалтике шли, там как раз овощи поспели. От их морковки да брюквы было одно расстройство, постоянно животы крутило. А что делать? Терпели! Один раз подъехал командир полка на лошади, спрашивает: «Как вы тут, ребята?» Не ответишь же, мол, обделались всем батальоном. Рапортуем: «Всё в порядке!» А он и сам, сидя на коне, такую же морковку ел…

***

Когда вокруг люди мрут как мухи на бытовые проблемы не обращаешь внимания. В бою под Ригой, когда мне всю лопатку разворотило осколками, из 96 бойцов нашего батальона в живых осталось лишь семеро: мы с Володькой, украинцем, раненые, и оставшиеся пятеро, которые нас и вытащили.

Я, когда оклемался, до передвижного госпиталя-палатки сам дошёл. Знаете, что больше всего запомнилось? Местное обезболивающее. Вдоль рядов раненых ходили два мужичка: у одного в руках пузырёк со спиртом и мерная мензурка, у другого — нарезанный брусками хлеб. Подходили лишь к тем, кто кричал здорово. Нальют, тот выпил и полетел…

***

Операцию мне сделали в городе Двинске. Почти час хирурги искали в теле сантиметровый осколочек, но не нашли: до сих пор «сидит» у меня в лопатке. Две недели там пробыл, а в январе 1944-го отправили меня в Казахстан, в кумыс-лечебницу, построенную для лечения туберкулёза. На дворе зима, а поселили нас в неотапливаемом клубе. Там холодина и гроб посреди зала стоит, это главный хирург умер. Хирурга похоронили, мы ещё немного в холоде подрожали, и расселили нас по баракам. А оттуда некоторых, в том числе и меня, отправили в Свердловск, в танковый полк.

На фронт я больше не вернулся, но в армии прослужил целых 8 лет. В мирное время наша танковая часть базировалась на Сахалине, откуда демобилизовался в 1950 году.

***

Мать мою соседи считали самой везучей женщиной. Отец воевал в пехоте, а когда убили возницу, его, сорокачетырёхлетнего, отправили в обоз. Дошёл до Берлина, был ранен. У дяди оторвало половину задницы с правой стороны. Случилось это в Чехословакии, какой-то местный житель приютил его и хотел женить на своей дочке, но дядя тайком уполз к своим. Пришёл с фронта весь в медалях и мой брат. Все вернулись живыми!

***

В Брянск я попал совершенно случайно в 1951 году. В этом городе жил мой фронтовой друг. 40 лет я проработал на БМЗ, наладчиком тепловозов. 47 машин поставили мы на Кубу, а ещё десятки — в Польшу, Корею. Везде наши тепловозы были в цене!

Со всеми своими жёнами был счастлив. Первая Валентина умерла, когда сыну было всего 13 лет. С Валентиной второй, старшей медицинской сестрой, прожил 30 лет. Потом и её, к огромному моему горю, не стало. А на девятом десятке встретил Валентину третью, учителя русского языка и литературы, последнее моё счастье и любовь. А что вы думали? И в девяносто трудно без любви…