Арт-хаос коллекционера Бабаева

— Куда босиком?! Ну-ка быстро надень тапки! Тут недолго на стекло наступить… — так ценитель старины, знаток истории и краевед Владимир Бабаев встречает гостей. И стекло в его доме действительно повсюду. Стаканы, графины, фужеры, лампады, конфетницы, чашки. Рыбы, лошади, быки, девицы… На стеллажах и подоконниках, в буфете и на обеденном столе, на кухонных шкафчиках и в коробках под кроватью. В летней веранде, гостиной, спальнях и коридоре. Даже в пластиковых пятилитровых бутылях и там — пробки от графинов. Казалось, будто где-то поблизости затопило склад с раритетным «дятьковским хрусталём» и сюда на время нагромоздили всё его содержимое.

И не только стекло. Владимир Вениаминович — коллекционер всесторонний. Огромный стол, на котором хозяин дома с деловитой небрежностью расставлял чайные пары, как срез старого дерева демонстрирует увлечения своего владельца. В дальнем его углу, куда трудно добраться из-за разложенного посреди комнаты дивана, на длительный привал устроился гипсовый партизан. Поставленные в стакан кверху зубьями 10-копеечные алюминиевые вилки выглядят странным и немного пугающим букетом. В центре, словно растолкал прочую бесцветную посуду, сильно смахивающий на жёлудь пузатый зелёный сосуд. Рядом, словно здесь ей и вправду положено быть, примостилась селёдочница с царскими монетами…

— Нумизматикой я «переболел» давно, — заметив мой интерес к содержимому селёдочницы, поясняет Владимир Вениаминович. — После того как десять раз обокрали, монеты собирать перестал. А после десятой — перестал считать и кражи. Хотя теперь воруют не так нагло. Раньше то дверь вышибут, то стекло разобьют. Приходили за конкретными вещами, в основном за монетами или холодным оружием. Сейчас подворовывают, но меньше.

— Украденные вещи вам потом попадались?

— Попадались. Но что толку, назад фиг возьмёшь.

За разговором с одобрением наблюдают Сталин в стекле, Ленин, вышитый на красном знамени, и золочёный Путин из дешёвого китайского полистоуна. Последняя фигурка — один из немногих «новоделов», которому позволили остаться в этом удивительном доме. Потому что даже пряники, с которыми мы пьём чай, тонко порезаны ножом и состарены до хруста по особому хозяйскому рецепту. Такое впечатление, что всё «свежее», относящееся к сегодняшнему дню не интересует Бабаева совсем.

В плену у «Ранимой эстетики»

— Владимир Вениаминович, ваша самая большая коллекция — это собрание дятьковского стекла: от ширпотребных советских сервизов до раритетных мальцовских лампад. Почему именно стекло вас так привлекает?

— У меня генетическая любовь ко всему стеклянному — хрупкому, звонкому, прозрачному. Все предки, о которых я что-либо знаю, работали на дятьковском
хрустальном заводе.

Вот хотя бы прапрадед Иван — он свою фамилию на заводе заработал. К Мальцову приехал какой-то басурман, настоящий, с Востока: то ли из Персии, то ли
из теперешнего ближнего зарубежья. Огромный, силищей своей хвастался. Тогда Сергей Иванович Мальцов говорит: «Позовите мне Карташова Ивана». Такая
у нас была раньше фамилия. Поставили силачей на кулаки, прапрадед враз победил. С тех пор прозвали его Баем, а его детей — Бабаями. Отсюда и фамилия. Дед мой ещё писался как Карташов-Бабаев, но со временем «приставочка» отпала. А ещё про Ивана рассказывали вот что. Мальцов, когда приезжал, любил порыбачить. И прапрадед с братом его лодку со всеми снастями по суше между озёрами таскали.

— А первый экземпляр в вашей коллекции мальцовского стекла как появился?

— Из земли выкопали. Это гранёный стакан с гербом мальцовского завода, там же, на глубине почти 2 метра его и нашли, когда траншею рыли. Отец мой Вениамин Григорьевич работал начальником электроцеха, он попросил рабочих: «Отдайте-ка мне, ребята, может быть, прадед мой этот стакан делал». Те и отдали. Но основную коллекцию, конечно, я сам собирал — последние лет двадцать по антикварным салонам, барахолкам, у частных продавцов, во всех местных клубах коллекционеров состою…

— Расскажите о самых ценных экземплярах коллекции.

— Да хотя бы вот мальцовская лампадка. Такая же есть в Музее хрусталя. Датируется второй половиной XIX века, привёз её из Калужской области года три назад. «Висюльки» хрустальные были утеряны, заказал копии из стекла в частной мастерской по эскизам из музейных архивов. Подключил к электричеству, лампочку приладил — висит теперь вместо люстры.

А вот красный графин работы Ивана Васильевича Мачнева, художника завода. Он — единственный творец в своём жанре, чьи уникальные произведения выставлены в Эрмитаже. Видишь, ни цветов на графине нет, ни рисунка, а хорош до невозможности — вот это и называется мастерство. Попробуй так в стекле сделай!

Или вот вещица: обычный сервиз «Маки». В «живописном цеху» на 3-й разряд норма была — 40 таких кувшинов или 80 стаканов в смену. Один этот факт
только впечатляет! Я всю жизнь — с 17 лет и до пенсии — в электроцехе обмотчиком проработал. На моих глазах многие мои «экземпляры» создавались. Эта ранимая эстетика меня в плен и взяла.

— А самые древние вещицы?

— Дореволюционный графин белого стекла, рисунок на нём вырезали ещё на медных колёсах и посыпали песком из деревни Погосты — там, в огороде у одного крестьянина, нашёлся самый подходящий песок. И пробочка ещё — возможно дятьковская, возможно старьская, — крестьянин присел на пенёк, топор за пояс заткнул, достал бутылочку, стакан — и только слюна течёт…

— И всё-таки хрусталя у вас почти нет…

— Да, в основном стекло. Мне оно больше по душе. И практически всё — дятьковское.

— Но ведь «дятьковский хрусталь» — это бренд, а «дятьковское стекло» — к этому выражению ещё привыкать надо…

— Хрусталь — это то же стекло, только свинца побольше. А свинец вреден. Особенно в виде картечи (смеётся). А если серьёзно, для меня хрусталь — холодный,
мёртвый, а стекло — живое. Это руками почувствовать можно, словами не описать.

«Что я, жлоб какой-нибудь?!»

— Коллекционирование почти всегда — дорогое удовольствие. Много денег ваша страсть к старине забирает?

— Стекло намного дешевле хрусталя, да и ширпотреба в коллекции полно. Такие сервизы во многих домах раньше были. Их на видное место в серванты ставили,
в графины вино-водочку наливали. А последние лет двадцать — избавляются. Я ведь даже на свалке стаканчики-загляденье находил! Выкидывают, не глядя!

— Как вы ценность предмета определяете: какому стакану за стеклом в гостиной стоять, а какому — в холодной веранде?

— Те, которых по два-три экземпляра, не жалко и поморозить. Остальные — в тёплых комнатах. За годы их так много стало, что мне, как одному известному диктатору, не хватает жизненного пространства. Коллекции потихоньку всю жилплощадь отвоевали: и квартиру, и родительский дом. Квартиру я вам тоже покажу, если не слабонервные…

— Родные как к вашему увлечению относятся?

— Жена от меня ушла, когда квасил как свинья. Был грех, злоупотреблял алкоголем, трижды лечился. С тех пор много лет грамма в рот не беру. Дети отдельно
живут. Но сын, когда приезжает, ругается: мол, весь дом захламил.

— Говорят, чего вы только не коллекционировали: мебель, иконы, аптекарские колбы, лампады, предметы крестьянского быта… Даже немецкий мотоцикл времён Великой Отечественной войны у вас был! А свою самую первую коллекцию помните?

— В детстве я чёрт знает что собирал: то пистолет припрёшь, то пулемёт — эхо войны. По огородам каждую весну выползали снаряды. Я карманы признавал
только до колен! Если мамка меньше пришивала,грозился, что с голым задом пойду, но такие штаны не надену. А ведь полно ребят подрывалось…

— Каким было самое необычное место или обстоятельство, куда завело вас коллекционирование?

— Каким-каким… Под суд! Валялись у меня под диваном обрез и наган. Я даже не думал, что оружие рабочее. Пришли с обыском. В итоге получил условный срок — два года.

— Я вообще-то про другое. О приятном хотелось поговорить. Вот, например, у вас грамоты висят: «Выражаю благодарность за содействие и помощь в оборудовании музейной экспозиции Брянской таможни», благодарность от службы судебных приставов «За оказанную помощь в организации работы по созданию музейного стенда в здании аппарата УФССП России по Брянской области». От краеведческого музея за экспонаты, предоставленные для выставки «Светлое Христово воскресение».

— Коллекции показывать надо, а не по сейфам хранить. Некоторые над своими собраниями трясутся, а что толку? А я своими вещицами делюсь. В музеях всех дятьковских школ мои подарки есть, в Музей хрусталя многое передал…

— Не жалко было расставаться?

— Жалко, что пропадёт. Я ведь понимаю: помру, всё выкинут. А мне даже не о себе память оставить хочется, а об этих вещах. Хорошо мы свою историю знаем?
Вот-вот. А эти вещи много интересного рассказать могут. Главное, уметь их «слышать».

Брянщина коллекционная

Главный интерес коллекционера Владимира Бабаева — изделия, созданные на мальцовских заводах. «Это был мальцовский промышленный район, а Дятьково
— его пуп», — говорит краевед. В его совершенно захламленной полуторной квартире, куда слабонервным действительно лучше не соваться, на почётном
месте среди груды старья (лаптей-кирпичей-портфелей-корзин) стоит разборная печка-буржуйка, которую в Бытоши выпускали для покорителей целины. А в Любохне лили чугунные кумганы — узкогорлые азиатские кувшины с носиком. Один такой имеется у краеведа. В исчезнувшем посёлке Знеберь изготавливали стеклянные электрические изоляторы. И ретроизолятор стал одним из самых необычных подарков коллекционера Государственному Музею дятьковского хрусталя.
А самая известная экспозиция, выставленная Бабаевым, — 96 лампад, большая часть которых создана на Дятьковском хрустальном заводе. В настоящее время коллекция экспонируется в Музее хрусталя.

— Вот та, жёлтая, из уранового стекла — окрашенного соединениями урана, и, мне кажется, она всё-таки немного фонит. ( Музей хрусталя стал последней точкой нашего путешествия.)

— А эта розовая — золотой рубин, с добавлением золота. Обе XIX века. Рядом — похожая на фарфор, но это стекло. Есть прессованные и выдувные, с цветной крошкой и венецианской нитью. А самая необычная— самодельная, из медицинской банки с цепочкой из канцелярских скрепок. И банка ведь тоже наша, мальцовская!

— По одной такие лампады, хоть они и раритетные, стоят очень недорого, — призналась в разговоре научный сотрудник фондов музея Елена Кузнецова.

— Ценна вся коллекция, и сумма эта даже по самым приблизительным расчётам как минимумсемизначная. Так что Вениаминыч сам того не ведая, ещё и материальные ценности создаёт.

Собственно Вениаминыч в момент этого разговора разглядывал пузатую вазу в музейной витрине.

— Напомни, как эта форма вазы называется? Орех, что ли? — как бы невзначай поинтересовался он у сотрудницы музея.

— Жёлудь. Это набор для крюшона под авторством Илларии Мачневой. Редкий. Недавно выставили. А чего вдруг интересуешься?

— Да вот на днях такой купил…