Наталья Бурыкина: «До сих пор слышу голоса убитых под Москвой…»

Я из села Аркино Комаричского района. Из семьи врага народа. В тридцатые годы кто-то из соседей донёс на моего старшего брата Сашу: лошадь у него была, признали кулаком, на третий день расстреляли. У него четверо детей осталось — от 3 месяцев до 7 лет. Помню, на школьных праздниках другие дети в пионерских галстуках маршировали, а я домой шла. Не положено. Сестра врага народа.

• * *
• Мне до сих пор кажется чудом, что я поступила в медицинское училище в Бежице. Семья жила бедно: семеро детей, дом полностью сгорел при пожаре — отцу пришлось восстанавливать. Мама сказала: «Хватит учиться. Ты девка работящая, будешь зарабатывать трудодни». Но отец настоял, чтобы я поехала в город.
• Председатель колхоза отца уважал, соврал в характеристике, что репрессированных в семье нет. И я с лёгкостью поступила, хотя конкурс был 7 человек на место. Так в 14 лет уехала из деревни. В 38-м это было, а я с 1923-го.
• * * *
• Три года жила в Бежице, в общежитии по улице Ворошилова. Училась хорошо, мечтала поскорее устроиться на работу. Надоело быть бедненько одетой среди нарядных городских. С первой зарплаты думала, туфельки себе куплю взамен изношенных. А достались мне новые… военные сапоги.
• Я была в общежитии, готовилась к выпускному экзамену, когда началась война. Нам объявили, что мы теперь военнообязанные и после экзаменов нужно оставаться в общежитии и ждать особого распоряжения. Документы на руки не давали. Военкомат находился в столице губернии Орле, туда нас вскоре отправили пешком в сопровождении трёх офицеров. Вот тогда я и попросила сапоги — тапки мои совсем были разбиты. Мне выдали громадины 41-го размера. А я 35-й носила. Кое-как ноги тряпками обмотала и пошла. Не до того было.
• * * *
  Первую бомбёжку пережила по пути из Брянска в Орёл — на станции Хотынец. Многие, воспользовавшись неразберихой, разбежались по домам. А я побоялась, помня, что из семьи врага народа. Молчала и дальше шла.
• В деревне Пятницкое приняла присягу. Выдали форму: портянки, юбку и гимнастёрку. И снова бомбёжка! Самолёты летали так низко, что можно было разглядеть лица пилотов. Мы прятались в лесу, но многих и это не спасло.
• Помню, как во время очередного налёта нашла в лесу убитую крестьянку. Она лежала на земле рядом с мёртвой лошадью, а возле трупов сидел мальчуган лет семи. Ребёнок был ранен, но не смертельно. Я вспомнила, что в нескольких километрах в деревне нам встретился старый фельдшер. Оставила мальчугана в лесу, побежала за фельдшером, тот пообещал спасти ребёнка. «Только, — говорит, — приведи». Я бегом в лес, посадила его к себе на спину и понесла.
• * * *
  Дорога на фронт была долгой. Где-то шли пешком, где-то на телегах или машинах. Однажды крепко заснула сидя в телеге и упала на дорогу, чуть не покалечилась. В другой раз провалилась в болото, вытащили. Потом болела пневмонией… Зато за всю войну у меня всего две царапины — крохотные осколочные ранения.
• * * *
• В ноябре 1941 года, едва перешагнув совершеннолетие, я попала в 173-й батальон аэродромного обслуживания. В битве за Москву воевала полевой медсестрой, затем была назначена старшей медсестрой полевого госпиталя.
• После Москвы ничего не страшно. Наши солдаты бились с немцами в упор. Когда бои утихали, замёрзшая земля двигалась и стонала. Я помню последние слова сотен убитых: «Я штурман, Жора Титоренко…», «Я из Куйбышева, хорошо у нас на Волге…», «А у меня мамка дома…» До сих пор слышу их голоса.
• * * *
• Раненые кричат: «Сестричка, бери меня, тащи!» И я взваливала на волокуши огромных мужиков и тащила в укрытие. Если начинали бомбить, пряталась между трупами. А бывало — солдат-нежилец, по ранению это видно, а он кричит: «Если ты меня бросишь сейчас, пристрелю!»
• * * *
• Однажды бой кончился, тишина — и вдруг идут с парада мальчики в новенькой форме. И в самое пекло. Много их тогда полегло. И маршал Жуков к нам приезжал. К его визиту выдали особый паёк с сигаретами, коньяком, шоколадом, сухарями и мылом. Я сигареты и спирт меняла на шоколад. Каким же вкусным он тогда казался!
• * * *
• Немцев я видела вблизи только пленными. Они шли строем с опущенными головами. Я кричала: «Морды! О, морды!» За что получила от начальника санслужбы Левана Соломоновича Гогидзе. Он строго сказал: «Молчи, деревенщина. Это тоже люди».
• * * *
• После Москвы стало легче. Медсанчасть шла чуть позади, нам доставляли раненых после боя, а мы занимались сортировкой и лечением тяжелобольных, которых невозможно было транспортировать дальше.
• Медицинская сестра — это гончая. Нужно постоянно быть рядом с больными и при этом следить, чтобы хватало медикаментов, а у санитарок вовремя были наполнены сумки.
• Мы прошли Сещу, Смоленск, Белоруссию, Латвию, Литву… Больше всего убитых я видела под Жлобином: когда ищешь живых, а живых нет. А как только освободили город, мирные жители словно из-под земли выскочили и очень благодарили.
• Запомнился концлагерь в литовском Каунасе, где воздух сохранил запах горелого человеческого тела. С тех пор я знаю, как пахнет смерть.
• * * *
• Знаете, что после всего пережитого особенно раздражало? Обидное слово «фронтовичка». Мужу моему так в деревне и говорили: «С ума сошёл. Она же фронтовичка!» А ведь девочек на фронте уважали, и замуж я выходила, как положено, девкой.
  С будущим мужем Колей была знакома с детства. Мы из одной деревни, ровесники, вместе учились в Бежице: я в медицинском, он в машиностроительном. Моя семья была очень бедной, а у его родителей водились хоть какие-то деньги. Каждый раз, когда мы отправлялись на каникулы домой, он отдавал мне билет, а сам прятался от контролёров на крыше поезда.
• На фронте мы вели дружескую переписку. Только иногда Коля мог набраться смелости и написать: «Ты видная девушка. За тобой, наверное, многие ребята ухаживают…» И всё.
  После победы над фашистами договорились встретиться, но меня не демобилизовали. Тогда Коля — офицер, артиллерист-разведчик, кавалер ордена Красной Звезды — послал за мной солдата и забрал в расположение своей части в Новороссийск. Там я устроилась в стационар и ждала, пока его демобилизуют.
• Поженились мы в 1946 году, а как только муж уволился из армии, вернулись в Брянск. Коля работал строителем, я устроилась медсестрой в детскую больницу, а когда родилась дочь, старшей медицинской сестрой в ясельки. Мой непрерывный стаж — без одного месяца пятьдесят лет.
• * * *
• В этом году мне исполнится 95 лет. И если вы спросите, каким был самый счастливый момент за всю мою долгую жизнь, отвечу — встреча с мамой после войны. Я из младших детей, она была уже глубокой старухой. Мама увидела меня и упала в обморок. На фронте погиб мой брат, майор медицинской службы. Когда принесли пенсию, она разорвала деньги и взревела: «Мне не нужны ваши бумажки, отдайте моего ребёнка…»
• * * *
• И ещё одна фронтовая история… В 41-м под Москвой меня приняли в коммунисты. Просто вышел перед строем человек и указал пальцем: «Ты, ты и ты». Я остолбенела: обязательно придётся заполнять анкету, где есть вопрос, есть ли репрессированные в семье. Заполню анкету, а завтра — в штрафбат. Не зная, что делать, рассказала о своём несчастье комиссару. А он мне: «Наташа, не бойся, соври. Идёт война, деревня твоя далеко. Но больше никому и никогда об этом не говори».
  Моего брата Сашу реабилитировали, в 1968 году мы с мужем раздобыли в архиве его личное дело. Его спрашивали на допросах о каких-то глупостях: «В Америку хочешь?» А он отвечал: «Мне бы сначала обувь всем детям справить…» Было страшно всё это читать, но с тех пор я перестала бояться, что меня тоже арестуют.
• * * *
• У меня одна дочь, одна внучка и одна правнучка.  Все медики, пошли по моим стопам, даже правнучка Таисия мечтает стать доктором. Я очень люблю детей, но всегда хотела только одного ребёнка. Боялась, вдруг снова начнётся война: одного схватишь, побежишь и спасёшь. А с двумя как? Всю жизнь с этой мыслью жила.