Надежда у операционного стола

— Я сорок лет проработала в санавиации, своего рода «скорой помощи» для отдалённых районов, — вспоминает Надежда Радченко. — Летали на «кукурузниках» или вертолётах. Сын Коля удивлялся: «И что, из-за тебя одной самолёт полетит?» «Да, — говорю, — полетит. А хочешь, и тебя как-нибудь с собой возьму?» И сдержала обещание. Приехала за ним на «скорой» в школу, и потом вместе — на аэродром. Летели на вертолёте, пилоты выдали Коле наушники, посадили между собой. В Новозыбкове, пока я была на операции, сын в ординаторской учил уроки. На обратном пути делали остановку в Красной Горе, забирали больных в областной центр.

На следующий день, когда сын вернулся из школы, спрашиваю: «Рассказал ребятам? Завидовали, наверное…» Отвечает: «Да, мамусь, рассказал — никто не поверил!»

— Экстремальная у вас профессия!

— Я не отношусь к хирургии как к экстремальной профессии. Это всё-таки не горные лыжи и не прыжок с парашютом — это способ людей лечить. Да, агрессивный, но эффективный. Я просто верю в хирургию и её эффективность!

— Ваш отец — Николай Семёнович Радченко был известным хирургом. Когда вы впервые познакомились с этой профессией?

— Папа был первым хирургом в семье. Профессию выбрал случайно: в 17 лет он попал на фронт. После ранения вернулся в родную деревню на костылях, и делать ему оказалось нечего — для таких ребят работы не было. И он пошёл учиться. «Десятилетку» в его год оканчивали два парня — папа и его друг. И вместе они решили поступать в смоленский мед. Папа выбрал хирургию, приехал по направлению в Жирятино, женился, родились я и мой брат-близнец.

Не помню, чтобы я выбирала профессию. У меня ощущение, что профессия сама меня выбрала. С детства играла «в больницу». У нас была игрушечная машина — грузовик с красным крестом. Брат управлял этой «скорой помощью», а я делала куклам перевязки, лечила. Всё это было само собой.

— Как, например, и то, что могли постучать ночью в окно и забрать отца на операцию?

— К нам стучали круглые сутки! Папа был главным врачом больницы и единственным хирургом в районе. Машин не было, приезжали на лошади. И не только домой. Были случаи, когда мы сидели в кино и папа срочно уезжал на операцию. В Брянск мы переехали, когда мне было пять лет, но я до сих пор с теплотой вспоминаю наш дом на территории больницы, крыльцо, где мы играли, нашу собаку, которая охраняла весь больничный двор.

— А помните разговор с отцом, когда сказали, что будете поступать в медицинский? Не отговаривал?

— Но он же не знал, что я выберу хирургию! В медицинский — пожалуйста! Папа был только «за». В Смоленском мединституте была председателем студенческого хирургического общества, делала всё, чтобы попасть на операцию, дежурила ночами, накладывала перевязки. Когда папа понял, куда меня тянет, попытался противостоять, жалел меня. И при этом на каникулах я ходила ассистировать в отделение хирургии областной больницы, где он работал заведующим. И даже когда он почувствовал, что это серьёзно, всё равно, уходя в отпуск, запрещал своему заместителю пускать меня в операционную.

Профессия, которую любишь

— Вы 45 лет были единственной женщиной-хирургом в своём отделении. С мужчинами работать трудно?

— Это было за счастье — попасть в областную больницу в хирургическое отделение под руководство Сергея Ивановича Лысенкова. А моим первым наставником
стал Станислав Васильевич Кужелев. Они щедро делились опытом. Когда я начала работать, отделение было более широкого профиля, чем сейчас. Там я освоила операции на брюшной полости, щитовидной железе, оперировала на венах…

Женщине-хирургу работать в мужском коллективе комфортно — царила дружественная обстановка, я всегда ощущала поддержку.

— Как думаете, почему тогда сложился стереотип, что хирургия — мужская профессия?

— Я не считаю, что профессия совсем уж мужская, и есть много примеров успешных женщин-хирургов. Но эта профессия требует полной самоотдачи, а у женщины всё-таки семья должна быть на первом месте. Мне удалось сходить замуж, родить ребёнка. Хотя в декрете я была один год.

— Тогда что самое трудное в этой работе?

— Самая трудная профессия — та, которую не любишь. Если любишь, то переживёшь и физические нагрузки, и неудачи. А неудачи бывают. В хирургии, да и в медицине в целом, это всегда трагедия. Если больной умирает, врача надо просто спасать.

Смерть больного — самое страшное наказание для врача. Бывало, когда больные умирали, родственники кидались на врачей, до драки доходило. Но на них в таком состоянии нельзя обижаться. Потом они в себя приходят и начинают понимать, что ты сделал всё возможное.

Помню случай: больной умер на операционном столе, а на следующий день я заболела — тяжелейшая форма ангины. Неделю температура поднималась до сорока. Потому что самый строгий судья не комиссия, страховые компании или родственники — ты сам! При этом ценю слова моего наставника Станислава Васильевича Кужелева: «Неудача — дай бог не последняя. Последняя будет у того, кто из хирургии на этом уйдёт».

Записки на манжетах

— Какие случаи больше запоминаются — удачные операции или потери?

— Всё удачное — это обычная работа. Конечно, больше помнятся потери. Это настолько бьёт по душе…

В первые годы не помню, как из этого выходила, а в зрелые — ехала на дачу, брала лопату и копала, пока не останется сил. А сын, он тоже хирург, садится на велосипед и гоняет по Брянску.

— И всё-таки о случаях из практики… Поделитесь своими записками на манжетах.

— Вспоминаются 90-е годы, когда хирургов узкого профиля было меньше. Сейчас дежурят порядка семи врачей разного профиля — торакальные, урологи, проктологи… А тогда на всех взрослых в областной больнице были хирург и травматолог. Приходилось экстренно оперировать грудную клетку, например, при ранении на сердце. Непростая операция. Нужно быстро вскрыть грудную клетку, рассечь сердечную сорочку, потому что, если туда изливается кровь, наступает остановка сердца. И потом на бьющемся сердце шить: проколешь насквозь — сразу фонтан крови в потолок…

Вот вы говорите «записки на манжетах». Чаще всего такие истории относятся к экстренной хирургии. Она помогает расти мастерству, однако квалифицированные хирурги предпочитают заниматься большой плановой хирургией.

— Были операции, которые в больнице делали только вы?

— Да, когда большие послеоперационные грыжи зашивали специально обработанными полосками из собственной кожи. Операцию эту увидела во время обу-
чения и стала её делать. У меня хорошо получалось, но появились сетки-аллотрансплантаты и от этой операции отказались.

После аварии на Чернобыльской АЭС проводили массовые обследования населения, выявляли большое количество больных с патологией щитовидной железы — много оперировала на щитовидках.

Три поколения хирургов

— А был момент, когда вы поняли, что отец вами гордится?

— …когда истинно за меня радеет. Меня впервые вызвали по санавиации в какой-то отдалённый район, на желудочное кровотечение. Я молодой хирург, предстояло сделать резекцию желудка.

Я уже выполняла подобные операции, но одно дело в областной больнице, где есть те, кто может помочь, а там ты один. И огромная язва с массивным кровотечением, достаточно сложная технически для ушивания. Мне потом рассказали, что отец звонил в районную больницу, спрашивал, как операция, «тяжёлая» ли язва. И ему ответили: да, тяжёлая, проникает в соседние органы, но операция проходит хорошо, доктор справляется. Отец никогда не хвалил, но я всегда чувствовала его плечо, и такие же у меня отношения с сыном.

— Получается, ваш сын сосудистый хирург Николай Борисович Щелкунов — хирург уже в третьем поколении…

— Коля в медицину собирался ещё будучи школьником. Учился в лицее, в химико-биологическом классе. Стал хорошим сосудистым хирургом, как и его отец. Работает в областной больнице, защитил кандидатскую диссертацию.

В какой момент я им особенно гордилась? Я каждый день горжусь своим сыном! Я ведь, например, тоже занималась наукой, написала диссертацию, но на этапе защиты бросила — не прошла через все эти препоны. А он смог.

— Если говорить о трёх поколениях хирургов, то как менялась ваша профессия?

— Послевоенная медицина находилась в сложных условиях. Не хватало врачей, средств передвижения. Помощь пациенту стремились оказать на месте — просто невозможно было довезти! Обязательной была учёба в областной больнице всех районных хирургов, чтобы научить буквально всему. Их тогда бросали как в бой: делай, что можешь, чтобы спасти больного.

Я думала, почему так, а потом осознала: тогда опытными хирургами были фронтовики, военные хирурги. Они через такое прошли! Поэтому и учили делать всё чётко, брать на себя ответственность и быть готовым к любой ситуации.

Когда я пришла работать, методов диагностики было гораздо меньше, чем сейчас. Не было экстренной фиброгастроскопии, компьютерных томографов, МРТ-диагностики, ангиографии.

У меня иногда интересуются, как я понимаю, что внутри болит. Но когда начинала работать, не было даже УЗИ. И оперировали! И желчные пузыри мы видели. Многое можно руками «увидеть». Но в этом есть и другая крайность. Если пациенты приходят с результатами КТ и там уже есть диагноз, обижаются, почему их мало опрашивает врач.

На моих глазах хирургия стала разделяться на узкие специальности. Это был период, когда вводились отдельные службы и они стали самостоятельными. Стало больше специалистов узкого профиля — более квалифицированных в своей области. А это открывает больше возможностей — помочь пациенту. Например, наше общее хирургическое отделение оперировало на сосудах, но это были, как правило, тромбозы, травмы сосудов, гангрены, а сейчас в Брянске сосудистые хирурги оперируют на аорте, на сонных артериях…

Анестезиология появилась! Во времена моего отца больше оперировали под местной анестезией, и он сам был и анестезиологом, и хирургом. А сейчас гастроскопию делают под наркозом и даже зубы под седацией лечат! Люди стали переносить операции гораздо легче.

В наши дни широкое распространение получили малоинвазивные методы: лапароскопия, стентирование. Стало больше контроля над медициной: со стороны страховых компаний, судебных органов и органов управления. Появились стандарты в лечении. Врачу никто не мешает индивидуально лечить больного, но многие вещи он должен обязательно назначить — как обследование, так и лечебные мероприятия. Если брать не хирургию, а медицину в целом, то ковид убедил меня в правильности этого подхода: стандартизация хорошо показала себя при массовом поступлении больных.

— А что общего у профессии хирурга, несмотря на технический прогресс?

— Эта профессия требует решительности, и она действительно эффективная.

— С решительностью нужно родиться или её можно натренировать?

— Родиться. «Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу». Мне очень нравится эта фраза из О. Генри. Наш выбор зависит от наших склонностей.

— Вашей внучке семь лет. Вы бы хотели, чтобы она продолжила династию?

— В Саше я вижу решительный характер, она смелая, самостоятельная девочка. Увлекается горными лыжами и гимнастикой. Но я как-то спросила, кем хочет стать, — говорит, ветеринаром.
Я всегда отговаривала девушек-врачей от профессии хирурга. На что мне отвечали: «Ну, вот у вас, Надежда Николаевна, получилось». Получилось. Когда человек уверен в своём выборе, никто его с пути не собьёт.

Прилетит врач-волшебник…

— Вы долгие годы совмещали работу в отделении со службой в санавиации. Немногие теперь знают, как была устроена служба санавиации. Расскажите.

— В районы летали несколько раз в месяц, приблизительно каждое третье дежурство. В райцентрах, как правило, нет аэродромов. Садились куда угодно — на дорогу, во двор больницы, на паханое поле. Помню случай: вертолёт висит в воздухе, по полю бежит хирург и кричит: «Надежда, прыгай!» И прыгала, куда денешься. Сначала босоножки на шпильке бросала, потом сама.

Зато когда в должности главного хирурга порекомендовали лично познакомиться с хирургами из районов, мне было что ответить: я знала, где живёт каждый из них, была знакома с семьями. И всё благодаря санавиации.

— Благодарных пациентов больше?

— Конечно! Я уже полтора года не работаю, но пациенты до сих пор звонят — поздравляют с праздниками, просят проконсультировать. Некоторые становятся родными.

— Почему решили всё-таки оставить медицину?

— Возраст! Если работать в коллективе, нужно работать как все — и дежурить, и ассистировать. Сутками стало тяжело работать. И я решила наконец-то время посвятить себе. Чем занимаюсь? Люблю дачу, каждый день бегаю полтора часа на лыжах или плаваю в бассейне, занимаюсь рукоделием. Я ведь швейную иглу освоила раньше, чем хирургическую. Шью со школьных лет. Во времена дефицита это очень пригодилось.

— Чему научила вас профессия?

— Ценить жизнь. Жить для людей, не жаловаться, не раскисать, быть терпимой к людям. Мы не всегда умеем это даже в отношениях с близкими, а хирургия учит быть милосердным к каждому человеку.